Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трэвис посмотрел в окно и отпил еще кофе, гадая, что ей сказать. Рене была права – они были едва знакомы, – к тому же до недавнего времени некоторые из причин, побудивших его уехать, оставались тайной даже для него самого. Говорить с кем-то о своей семье было нелегко, особенно теперь, когда его родители умерли.
– У меня дома были кое-какие проблемы. Ничего серьезного, но мне казалось, что мне необходимо на время уехать подальше от всего этого. Футбольная стипендия дала мне предлог покинуть Болингброк таким образом, чтобы это не выглядело так, будто я от чего-то убегаю.
– А почему вы так долго не возвращались?
Он пожал плечами.
– Главным образом из-за работы. Мне предложили работу в Техасе, от которой я не смог отказаться, но я всегда планировал когда-нибудь вернуться сюда. – Трэвис рассмеялся. – Чаще всего «когда-нибудь» означает «никогда», но мои намерения были серьезны.
Она улыбнулась.
– Никогда не говори «никогда»?
– Вот именно. – Он глубоко вздохнул. – Как бы то ни было, потом я встретил девушку, влюбился в нее и женился. Ее семья жила в Техасе, и ей не хотелось оттуда уезжать. Мы с ней ездили сюда каждый год, но даже после того, как ее родителей не стало, жену все равно не привлекала перспектива переехать в эти места.
– А потом умерли и ваши родители.
Трэвис опустил взгляд, и его вдруг осенило: Эмми вообще никогда не имела желания переезжать с ним в его родные места. Хью был для нее просто удобным предлогом.
– Собственно говоря, – сказал Трэвис, – сначала умер мой отец, но мне сразу стало очевидно, что без него мама долго не протянет. И когда я сказал жене, что мы должны переехать сейчас или никогда, она решила, что ей больше подходит никогда.
– Мне очень жаль.
Мужчина попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
– Не жалейте. Теперь все это уже в прошлом. И, вероятно, к лучшему.
Они посидели несколько минут молча, смакуя свой кофе, потом начали показывать друг другу картины, которые нравились каждому из них больше всего. После того, что он вдруг открыл для себя про Эмми, Трэвис был рад, что можно какое-то время не отвечать на вопросы. Внезапное осознание истинной роли его бывшей жены в их расставании освободило его от чувства вины, но теперь он будет вспоминать о ней с еще большей горечью.
– Когда я наконец вернулся, – продолжил он, – я поселился вместе с мамой. – Трэвис смущенно улыбнулся. – Думаю, поэтому я и почувствовал, что у нас с вами есть много общего, когда вы сказали, что живете с отцом. Двое взрослых детей, живущие со своими овдовевшими родителями.
Рене рассмеялась.
– Не знаю, какой была ваша мать, но вот мой отец… – Она покачала головой. – Знаете, уезжая от родителей, ты меняешься. И тебе кажется, что и они должны меняться, однако…
– Однако они так и остаются закосневшими в своих взглядах, да?
– Именно так. Как будто я так и осталась маленькой девочкой. Мой отец говорит мне, как я должна водить машину, как воспитывать детей…
– Со мной этого не было.
– И он вечно – вечно! – пытается устраивать для меня свидания с мужчинами.
Трэвис тихо засмеялся:
– Моя мать делала то же самое.
– И после последнего такого свидания, которое оказалось полным отстоем, я решила, что больше не буду на них ходить, – сказала Рене. – Так что в этом плане я вне игры.
– И вы вышли из игры навсегда?
Рене опустила глаза и залилась краской.
– Во всяком случае, на данный момент.
– Вам может стать одиноко, – заметил он. – Лично мне одиноко.
Она пожала плечами и отвела глаза, потом отпила еще кофе.
Трэвис поставил свою чашку и начал двигать ее кругами по столу.
– После развода и моего переезда сюда я был слишком расстроен и слишком занят, чтобы думать о том, чтобы встречаться с женщинами. Потом умерла мама, и мне надо было заниматься делами ее наследства. Мало-помалу все, кого я знал, вернулись к той жизни, которую они вели раньше.
Трэвис перестал двигать свою чашку по столу и, взяв ее в руки, посмотрел на Рене и нахмурился.
Почему я ей это рассказываю?
– Это тяжело, – сказала Рене. – Все вокруг так заняты.
Он кивнул.
– Я думал, что со временем снова завяжу отношения с какой-нибудь женщиной, но теперь, когда я к этому уже готов, похоже, никто в городе не питает ко мне интереса.
– Не может быть.
– Еще как может! Вспомните, скоро в Американской молодежной торговой палате будет проводиться церемония награждения, а я не могу найти никого, с кем мог бы на нее пойти.
Она засмеялась:
– Я вам не верю.
Трэвис замолчал. До этой минуты ему и в голову не приходило приглашать Рене, но внезапно ему показалось, что это самое лучшее решение вопроса.
А что тут такого? – подумал он. – Почему бы и нет?
– Почему бы вам не пойти туда со мной?
Рене покачала головой:
– Спасибо за приглашение, но нет.
– Вот видите? Я опять потерпел крах, – сказал он. – Что же со мной не так?
– С вами все так. Просто… Во-первых, в субботу я работаю. А во-вторых, мне нечего надеть.
– Это все отговорки.
Рене посмотрела на свои часы.
– И раз уж речь зашла о работе, то мне пора возвращаться в салон.
Она взяла свою сумочку, и они вернулись к машине. Трэвис сел за руль и завел мотор.
– Вы уверены, что не пойдете со мной? – спросил он.
Рене вздохнула.
– Послушайте, я об этом подумаю, хорошо?
– Отлично, я вам позвоню.
– Как скажете.
– Вот и хорошо. – Он включил передачу. – Только не забудьте дать мне номер вашего телефона, прежде чем выйдете из машины.
Саванна припарковала свою «Тойоту Камри» на подъездной дороге, ведущей к дому Мариссы Дэниелс, и вышла из машины. У нее ушло два дня на то, чтобы добиться аудиенции у своей бывшей лучшей подруги, два дня и несколько безуспешных попыток. Но сейчас единственный человек в Болингброке, который мог рассказать ей то, что она хотела узнать, ожидал ее приезда.
Саванна шла по дорожке, глядя на величественные колонны и алебастровый портик дома Мариссы. Садовник, сдувающий с газона упавшие листья, выключил мотор своего агрегата, ожидая, когда она пройдет. Она сухо кивнула ему, затем поднялась к парадной двери и позвонила в звонок, с разочарованием посмотрев на безвкусные рождественские украшения на крыльце. Поэтому-то она редко брала заказы у тех, кого знала. Смотреть, как результаты ее трудов мало-помалу сводятся на нет, было тяжело.