— Так и быть. Назначим наказание строем, когда Лину станет лучше. Смотрите, чтобы он не попался на глаза орбэнартам. Можете идти, — сказал Сэур.

Сэмтис подошёл к Этрадору, который поддерживал едва стоящего на ногах ученика. Закинул вторую руку Лина себе на шею.

— Пард, будь поласковей с девочкой. Она — приёмная дочь Лоэтрака Батиса, — напомнил Хаск.

Пард с Моном помогали Лину, Вайлум шёл позади.

— С ним такое случалось прежде? — Пард прервал молчание.

— Лишь однажды, но тогда он мог идти сам.

Пард ощущал, что Лин всё сильнее обмякал. Если в начале пути он переставлял ноги, то теперь почти полностью лежал на плечах омпатов.

— Это происходит, когда он тратит слишком много сил. Ты знаешь, что за Свет Дэйи тоже нужно платить, — продолжил Мон.

— У меня такого никогда не было, — сказал Сэмтис.

После длительного использования наблюдательности, Пард иногда испытывал головокружение, но на этом всё.

— Твой Свет Дэйи гораздо слабее, чем у Лина. К тому же наблюдательность не требует направлять силу во вне. Ты работаешь над усилением возможностей собственного тела. Лин же выплёскивает Свет Дэйи наружу. Это намного сложнее.

— Я и не спорю, но как он смог… вы смогли такого достичь? Молитвами Тхаймоне?

— В том числе, — улыбнулся Мон. — Но главное изначально было в нём самом.

Они прошли коридор и оказались у двери в лазарет. Вайлум открыл её и впустил омпатов.

— Когда я встретил этого мальчишку, он жил на улице. Единственным его желанием было поесть. У него никогда ничего не было, он просто не знал каково что-то иметь.

— То есть бедные сиротки более способны к Свету Дэйи? — иронично спросил Пард.

— Не обязательно. Часто сироты становятся озлобленными, ни во что не верящими бандитами. Лин — скорее исключение. — Мон уложил ученика на койку.

— Пард, Айя Сарэтис в отдельной комнате в конце коридора, — прервал беседу Вайлум.

У всемогущего Энга'арта есть две прекрасные дочери, царствующие на небосводе: Васайя и Мапайя.

Старшая Васайя — прекрасна и спокойна. Пять раз за год она светит в полную силу, празднуя начало нового времени года и делая ночь похожей на день.

Младшая Мапайя — более поспешна. Двенадцать раз за год она радует людей полнолунием, чтобы они знали: когда настаёт пора сеять, а когда собирать урожай, могли назначать лучшее время для обрядов обручения и почитания предков.

Каждый год на три зимних дня обе луны отворачиваются от Хотартэйи, горюя о потере отца. Это время называют Мраком Сварты. Время, когда тёмные силы стремятся захватить человеческие души и окунуть мир в беспросветную Тьму.

— «О бескрайних землях Хотартэйи», том 1, Ипюр Шоробис

24 посевен 299 года эпохи Лунного Древа

Империя Этват, предгорье Дайяринн, город Омакпайя

— Имард Шамрис ~

Подмастерье палача тихо посапывал, развалившись на стуле. Имарда практически оставили без присмотра, только это не помогало выбраться из клетки. Ключи было не достать. Прутья птичника оказались прочными, замок не поддавался.

Всё чаще мысли перескакивали к племяннице. Имард вслушивался в звуки, разносившиеся по подвалам Башни Раскаяния, представлял: какие ужасы мог творить Омакпайский Душитель с Рэдой.

Потоки воздуха, гулявшие по коридорам, издавали тихие протяжные стоны. Имард надеялся, что это лишь ветер. Но сердце всё равно каждый раз сжималось от неизвестности и предчувствия чужой боли.

Время тянулось. Веки наливались тяжестью, но Имард не смыкал глаз. Не опускал голову. Не переставал вслушиваться и вглядываться в крошечное решётчатое окно на двери допросной. Тени по углам обретали вязкую густоту, звучали тысячами скрипучих голосов. Подползали к клетке, сплетались с решёткой, вразнобой предлагали смерть и спасение, боль и удовольствие, власть и рабство.

В попытке заглушить их визгливый скрип, Имард заорал и очнулся.

Подмастерье, встревоженный криком, вскочил. Бросил взгляд на птичник, облегчённо выдохнул, увидев охотника запертым.

Струящиеся тени заползали обратно в трещины стен, их голоса растворялись в треске факелов и звуке приближающихся шагов.

Дверь распахнулась. Омакпайский Душитель толкнул Рэду в комнату, довёл до второй клетки. Она без возражений зашла внутрь, сползла на решетчатый пол.

— А ты сознаться не хочешь? — без энтузиазма спросил Вогэн.

Имард даже не повернулся к палачу. Имард шарил глазами по племяннице, пытаясь определить: насколько сильно она пострадала.

Рэда сидела в углу клетки, обхватив колени и положив на них голову. Волосы в беспорядке покрывали её лицо, шею и плечи. Племянницу трясло. На вид, новых ран не было. Но это ничего не значило. Хороший палач умел причинять невообразимые мучения, не оставляя видимых следов. А Вогэн, по слухам, был в этом лучшим.

— Передай сотнику Волису, что заключённые сегодня… сознаваться не желают, — обратился палач к подмастерью, сделав акцент на слове «сегодня».

Как только подмастерье вышел и затворил скрипучую дверь, Рэда оживилась, подняла голову, сладко потянулась. В глазах её играл озорной огонь, а на лице сияла довольная ухмылка.

— Может быть, завтра тебе удастся выпытать признание, мой палач? — томно поинтересовалась Рэда и получила в ответ скупую усмешку Вогэна.

Удивление Имарда перерастало в бешенство. Он был готов придушить свартовку. У неё была сотня способов предупредить, что Вогэн — её любовник. Что ей ничего не грозит. Но вредная девица до конца ломала комедию.

— Зарублю, — пробубнил Имард. Плюхнулся на дно птичника, отвернулся от племянницы, стараясь всей своей позой выразить смертную обиду. Из-за тесноты получалось не слишком успешно.

— Дядя? Что-то ты хмурый, — проворковала свартовка. — Мы тебе еды принесли…

Послышался тихий хлопок, по комнате разлился аромат сливовой браги. Вогэн поставил рядом с клеткой Имарда деревянную кружку, до краёв наполнил бордовой жидкостью.

Имард просунул руку между прутьев, забрал подачку. В горле, и правда, пересохло.

— И где же ваша еда? — спросил он, после того как оценил кисловатый вкус браги.

Вогэн достал из кармана фартука большой ломоть хлеба, протянул Имарду. Охотник решил не думать: чем успела пропитаться выпечка, пока лежала в рабочей одежды палача.

— Поторопись, скоро за вами придут, — сказал Вогэн.

Имард откусил небольшой кусок свежего ароматного хлеба. В животе жалобно заурчало, с полудня и крошки туда не успело попасть. Он не стал поддаваться позыву заглотить всё разом, предпочитая наслаждаться вкусом еды, тщательно жевал каждый кусочек.