Пренебрежение подруги задело Эммануэль. Она попробовалавыразиться яснее, определеннее:

– Не понимаю, какая муха тебя укусила? Ты, кажется, что-тоимеешь против того, что мы с Би трахнули друг друга.

Ответ Мари-Анж не допускал никаких возражений:

– Трахнуть может только мужчина.

И за этой сентенцией последовала еще одна:

– Нельзя терять время на болтовню! Я уже говорила, что знаюодного человека, который тебя научит тому, как это делается. И надо, чтобы явручила тебя Марио, в его объятия как можно скорее.

Она наморщила лоб, как бы производя в уме некие расчеты.

– Сегодня у нас шестнадцатое. Ты приглашена на восемнадцатоев посольство? Да? В этот вечер я тебя и познакомлю с ним. И если вы не полюбитедруг друга при первом знакомстве, значит, это произойдет на следующий день.

У нее не было сил ждать. Она вышла на балкон и, опершись оперила, всматривалась сквозь заросли сада в дальний конец улицы. Губы еедрожали. Приедет ли? Почему так опаздывает? Может быть, нашлись причины, покоторым ей нельзя вновь видеться с Эммануэль, и сейчас по телефону она скажетоб этом?

Наконец, Эммануэль сама решилась позвонить. Ответил мужскойголос. Наверное, слуга. И тут же Эммануэль поняла, что ничего не сможет сказатьне только потому, что не знает английского, но ведь ей неизвестно и настоящееимя Би. Она не знает, кого попросить к телефону!

Она повесила трубку.

Но раз трубку взял кто-то другой, значит, Би нет дома, онасейчас в дороге. Она должна появиться с минуты на минуту. А вдруг с нейпроизошло несчастье? Да нет, наверное, Би забыла адрес и блуждает сейчас взапутанном лабиринте дипломатического квартала. Все улицы похожи, названия ихнормальному человеку не выговорить – ничего удивительного, что Би заблудилась.

Но тотчас же в сознании Эммануэль прозвучал другой, болееуверенный голос. Он напомнил ей, что Би провела в Бангкоке уже целый год и заэто время можно вполне изучить город: сама Эммануэль свободно ориентироваласьуже к концу второй недели. Нет, тут что-то другое.

Однако она опаздывает уже на два часа! Что могло помешатьБи, если она забыла адрес, позвонить Эммануэль?

А может, самой отправиться на поиски Би? Но она не знаетадреса. Подожди-ка, Мари-Анж говорила, что она сестра американского морскогоатташе! Что же, позвонить в посольство? Да, но кого попросить к телефону? Тамведь может оказаться несколько атташе. И на каком языке обратиться?

Бог ты мой, да просто позвонить Мари-Анж! Но тут же онапредставила, с каким сарказмом обрушится на нее это зеленоглазое чудовище. Нет,нельзя признаваться девчонке, что ты брошена…

А в том, что она брошена, Эммануэль теперь уже почти несомневалась. Она не придет ни сегодня, ни завтра. Уступила вчера порыву,оказавшемуся сильнее ее, но сегодня, вдали от соблазна, она пришла в себя; онане любит Эммануэль; она вообще не любит женщин, эта забава кажется ей скучной ибессмысленной, «смешной», говоря ее словами. Или она стыдится, что вчера даласебя увлечь запре??ными наслаждениями. Очевидно, говорила себе Эммануэль, у Биесть религиозные правила, моральные нормы, запрещающие ей повторить вчерашнеераспутство. Ведь Эммануэль, по существу, ничего не знает о ней: она видит, чтота живет, наверное, без любовника и… без любовницы. А вдруг это совсем не такна самом деле?

Вот оно что! У Би, вполне возможно, есть любовницы! Нет,этого не может быть. Ну, тогда – любовник! Ну да, она вернулась, покаялась ему,он закатил ей сцену, потребовал отказаться от встреч с Эммануэль. Да, это так,теперь Эммануэль убеждена в этом. Но она не позволит себе так легко уступить.Она будет драться за свою любовь всей силой своей любви…

Но через несколько минут только сладость страдания осталасьв ее душе. Би никогда больше не вернется, и не все ли равно, по каким причинам– не вернется и все. Боже мой, неужели надо навсегда отказаться от этих рук,тела, от этих губ, совсем недавно произнесших: «Я тоже вас очень люблю…»

И впервые со времени раннего детства настоящие слезыполились из глаз Эммануэль.

Вечером Жан и Кристофер потащили ее в театр. Ей былобезразлично происходящее на сцене, она сидела с мрачным лицом, и Жан не задавалей никаких вопросов. Кристофер, не понимая, что происходит, тоже помрачнел, онвыглядел даже более удрученным, чем Эммануэль. И лишь оказавшись ночью вобъятиях мужа, Эммануэль горько разрыдалась и рассказала ему обо всем.

По мнению Жана, Эммануэль приняла это приключение слишкомблизко к сердцу. Весьма возможно, что какая-то серьезная причина помешала Би,завтра пропажа найдется, и все разъяснится. Но если даже Би и впрямь решилабольше не видеться с Эммануэль – что из того! Во-первых, хорошо, что все этокончилось так быстро, иначе Эммануэль мучилась бы сильнее. Во-вторых, Эммануэльдолжна помнить, что она предназначена кружить головы другим и не позволять,чтобы другие могли вскружить ей голову. И если эта Би, которую Жан не видел и окоторой ничего не слышал, и вправду так хороша, то все равно в ней нет иполовины тех достоинств, какие есть у его милой девочки. И он не позволит,чтобы она печалилась. Единственное, чего заслуживает Би, – чтобы Эммануэльотомстила ей, и как можно скорее, в других объятиях. А разве их трудно найти? Иона должна доказать это Би, и чем скорее, тем лучше.

Эммануэль внимательно слушала и постепенно успокаивалась. Всамом деле, как не стыдно так убиваться. Конечно же, она найдет других, она ещене знает кого, но найдет обязательно!

Все парижские платья были решительно забракованы Жаном: онинедостаточно открыты, в них нельзя идти на посольский прием!

– Но в Париже не было никого, кто бы мог показывать грудьтак смело, как я, – не соглашалась Эммануэль.

– Дорогая моя, то, что в Париже называется показать грудь, вБангкоке выглядит, как наглухо застегнутое платье, – убеждал Жан. – Надо, чтобывсе увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им в глаза твои груди.

И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилосьдля этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и –оп-ля! – вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала ничего,даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества, она толькотак появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в многолюдстве было для нееодной из самых утонченных ласк. А во время танцев это ощущение делалось ещесильнее.

Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, акнизу расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможности платья,Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу же ринулсявперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же стараласьвысвободить бюст Эммануэль.