Она взмолилась:

– Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем,нам надо немедленно выходить.

Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес кобеденному столу посреди комнаты.

– Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А еслиКристофер спустится?.. Слуги могут войти…

Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянулаплатье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана былкороток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешностьЖана была по-новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди,словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала еенеистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовойвозник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своиххозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.

Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привестистол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своейгоспоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.

Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.

– Очаровательно, – произнес он, целуя руку Эммануэль. –Поздравляю вас, старина, – он повернулся к Жану, – Надеюсь, ваша работаоставляет вам время и для такой очаровательной супруги?

Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя навырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда-то Ариана де Сайн; онаоказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.

– Боже мой! – протянула она руки к Эммануэль. – Вот нашпервый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. – И онаповернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловойсутане:

– Жильбер, взгляни-ка! Как ты это находишь?

И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника ипрелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы онапредставляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка смоноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым жесловам графа поняла, что он свой парень.

И вот уже она окружена солидными господами; слушаеткомплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: онаосматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое – лицо Би.Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти безсестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. Ивдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорееспрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядомвновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозьстрой мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычнуюуверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли,которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графинясмотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться кее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянулаее к себе.

– Ты великолепна, – прошептала она и осторожно ущипнуладвумя пальцами сосок Эммануэль. – Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаюодно местечко.

– Нет, нет, – замотала головой Эммануэль. И прежде чемАриана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу,пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановилее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тутоткуда-то возникла Мари-Анж.

– Прошу прощения, командор, – произнесла она со своимобычным апломбом. Мне надо поговорить с моей приятельницей, – И, подхвативЭммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.

– Что ты делаешь с этой развалюхой, – заторопилась Мари-Анж.– Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.

Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правдеговоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранитьсвободу.

– Это так уж необходимо?

– Ох, послушай, Эммануэль, – досадливо поморщилась Мари-Анж.– Не ломайся, прошу тебя.

Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хотькакие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.

– Какая милая улыбка, – произнес он с поклоном. – Вот еслибы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что этифлорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишьгримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, – это изображатьоткрытую, сияющую, побеждающую улыбку.

Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж непредставила собеседников, и Эммануэль спросила:

– Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно,тот художник, которого она нашла для меня?

Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была наредкость приятной.

– Ох, – вздохнул он. – Будь у меня хоть сотая доля талантадругих, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы всеостальное. К сожалению, я богат только чужим искусством.

Мари-Анж вмешалась в разговор:

– Марио – коллекционер, ты еще увидишь какой! У него естьвещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…

– Которые могут быть только напоминанием об искусствеистинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвыеобразы. Мари-Анж, миа кара, – добавил он по-итальянски, – не обольщайся кускамикоры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры оттех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, ктобыл опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чащето, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленнуюпортретиста.

– Но если она умерла. Умершую?

– Нет, когда она умирает, что-то умирает и в этом портрете.

– Но картина-то остается жить вечно?

– Глупости! Любопытный хлам, самое большее – игра ума илиловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: вгибнущей женщине, к примеру. Живопись – это разрушение ее тела. Искусство неможет быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняетнеподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.

– Меня учили другому, – сказала Эммануэль. – «Жизнь коротка,искусство вечно».

– Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, –резко прервал ее Марио. – Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо – этолик мертвых памятников. – Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чутьпонизив голос: