– Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Тыпрекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет бытьпрекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота – необнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Неследы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.

– Но вы только что говорили, что художник – ничто всравнении с моделью.

– Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется,скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогутовладеть сюжетом и разрушить его (он как-то выделил этот глагол «разрушить»).Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник толькосвидетельствует.

– Тогда что же такое совершенство? Где оно? – спросилаЭммануэль с внезапной тревогой.

– Совершенство, шедевр – то, что происходит. Нет, я неправильно выразился. Шедевр – это то, что давно прошло.

Он взял руки Эммануэль в свои.

– Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Онапринадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоитсамой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, котороезаслуживает чего-то, это история нашей плоти.

– Вы хотите сказать, что самое важное – это способ, которымдостигаешь чего-то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь непросто просуществовать свою жизнь?

– Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять – себя илинечто другое – это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремитьсясотворить что-то прочное.

Он вдруг улыбнулся.

– Но то же самое происходит, по правде говоря, и сматериалом более легким – из мечты, из грезы…

И тут же как бы опомнился:

– Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, –поклон был необычайно изыскан, – я бы посоветовал вам жить так, как я васпопрошу.

На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговороконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась кМари-Анж:

– Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда-тоисчез.

Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случайудалиться, но Мари-Анж не отпустила подругу:

– Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все времяотвечают, что она у тебя. – Она хихикнула. – И так как я не хочу мешать вашимразвлечениям…

У Эммануэль упало сердце – Мари-Анж смеется над нею! Да нет,вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэльприготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ейпризнаться Мари-Анж, что она сама не может найти свою любовницу-одновневку?Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшейподруги. Но вот беда – в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее оБи. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде неслышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти«туда, где никого нет»?

А Мари-Анж снова заговорила о неуловимой американке:

– Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее.Ты передашь ей мое «прощай».

– Как, она уезжает?

– Нет, уезжаю я.

– Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?

– О, успокойся, не так далеко. Я всего-навсего проведу месяцна море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего стопятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи – полный отпад!

– Я слышала. Благословенное место, где акулы берут корм изтвоих рук. Я тебя больше не увижу…

– Что за ерунду ты городишь!

– Тебе будет скучно там одной…

Эммануэль расстроилась. Как бы порой ни была несноснаМари-Анж, ее будет очень не хватать. Но показывать печаль не хотелось, иЭммануэль заставила себя улыбнуться. А девочка отчеканила:

– Я никогда не буду скучать. Я буду принимать солнечныеванны, кататься на водных лыжах. Да к тому же я беру с собой целый чемоданкниг: мне надо готовиться к учебному году.

– Ах, да, я совсем забыла, что мы еще ходим в школу, –поддразнила ее Эммануэль.

– Ну, не все же так образованны, как ты.

– Ты не берешь никаких подруг в Паттайю?

– Нет уж, благодарю, мне хочется пожить спокойно.

– Ты очень любезна. Надеюсь, твоя мамочка не будет спускатьс тебя глаз и не даст путаться с маленькими рыбаками.

Зеленые глаза излучали таинственное сияние.

– А ты? Что ты будешь делать без меня? Впадешь в своеобычное идиотство?

– Ну, нет, – игриво откликнулась Эммануэль. – Ты же самазнаешь, что я собираюсь отдаться Марио.

Мгновенно Мари-Анж вернулась к серьезному тону:

– Да, тогда уж ты изменишься обязательно. Ты мне обещала, незабудь! Ты теперь связана словом.

– Вот тут ты ошибаешься. Я буду делать то, что захочу.

– Разумеется, делай, если ты захочешь Марио. Надеюсь, тытеперь не собираешься улизнуть от него?

Мари-Анж скорчила при этом такую презрительную гримасу, чтоЭммануэль даже немного устыдилась себя. Но так сразу ей все-таки не хотелосьуступать:

– Он не так уж неотразим, как ты его рисовала. Он мнепоказался краснобаем: произносит фразы и слушает их сам, ему и слушатели-то ненужны!

– Ишь ты, какая привереда! Да ты должна гордиться, что тобойинтересуется такой человек. Должна тебе сказать, что он-то и в самом деле оченьпривередлив.

– Ах, вот как! И его заинтересовала я. Значит, мне оказанабольшая честь.

– Ну, конечно. Я очень рада, что ты ему как будтопонравилась. Могу тебе сказать, что я вовсе не была в этом сначала уверена.

– Еще раз спасибо. А почему ты думаешь, что я емупонравилась? Мне, по крайней мере, показалось, что он интересуется только самимсобой.

– Но ты хотя бы согласна, что я его знаю немного лучше, чемты?

– Ну, разумеется. Я допускаю даже, что ты оказываешь ему, иуже довольно долго, многие милости. Может быть, ты поделишься со мной своимопытом, чтобы я оказалась более подготовленной в момент жертвоприношения.

– Ты сделаешь хорошо, если будешь говорить поменьшепошлостей. Он от них в ужас приходит.