– Поступит приказ вновь вернуться на «румынский плацдарм»?

– Нет, конечно, хотя ход мыслей у тебя правильный.

– Так, значит… Словом, уже любопытно, – понял Гродов, что речь все-таки пойдет о десанте. Ясно, что не дунайском, и понятно, что конкретизировать, а тем более – обсуждать, созревающий план Бекетов сейчас не станет. Но главное, что замысел уже возник.

– Как только в этом вопросе все окончательно прояснится, я немедленно вызову тебя в штаб, – попытался снять горечь недосказанности полковник.

Положив трубку, комбат вопросительно взглянул на женщину. Она молчала, чувствуя себя виновной в той спешке, темп которой только что задала своим требованием как можно скорее перебросить ее в город.

– Возможно, утром ты уже сам окажешься на передовой, а мне засвечиваться здесь нельзя, – не поднимая головы, объяснила свое поведение Атаманша. – Хотя будь моя воля, я бы предпочла остаться с тобой до конца войны. Не прогнал бы? – женщина спросила об этом со всей мыслимой серьезностью, давая понять, что для нее это действительно важно.

– Разве что ради того, чтобы не подвергать тебя лишнему риску, чтобы дожила до конца войны.

– Именно это я и хотела услышать от тебя, капитан. Чего мне еще желать, стоя почти что на бруствере окопа?

– Вот именно, чего еще желать?

– Если уцелею, сразу же после войны буду писать тебе на одесский главпочтамт, до востребования, и на штаб военно-морской базы. Не поленись, поинтересуйся.

– Не поленюсь, – пообещал Гродов, подумав при этом: «Хотелось бы знать, на главпочтамт какого города мира следует отправлять письма, чтобы одно из них сумела перехватить баронесса Валерия?»

К штабу дивизиона капитан отправил Терезию на броневике, в сопровождении двух членов экипажа и своего ординарца. А все прощание их заключалось в церемонном потирании щекой о щеку.

Они шли и шли…

Измученные непрерывными боями и неутолимой в этой выжженной степи жаждой, израненные, униженные необходимостью в очередной раз отходить, сдавая врагу удобные, хорошо обжитые позиции.

– Далеко собрался, «граница»? – иронично поинтересовался один из тех бойцов Гродова, которые блаженствовали, лежа на наружном склоне бруствера и подставив лица лунному сиянию. Увы, днем полежать не удалось, нужно было срочно готовить линию обороны.

– На Приморский бульвар, свидание у меня там, – проворчал сержант-пограничник с перебинтованной головой и с противотанковым ружьем на плече.

– Поздновато подсуетился, сержант: увели твою кралю.

– То-то и оно: за вами, тыловиками зажиревшими, не угонишься.

– Хватит волну гнать, служивый! Тоже мне тыловиков нашел: на два дня перекурить-отмыться! Лучше садись, покурим, за жизнь поговорим…

– Утром ты уже будешь на передовой. Вот тогда и прикурить тебе дадут, и за жизнь с тобой пулеметно поговорят.

– Нервный народ какой-то пошел, – разудивлялся морской пехотинец.

– Служба на границе такая, – философски разъяснил ему однополчанин. – Ты же видишь: вместо ручных пулеметов и противотанковых ружей хлопцы до сих пор пограничные столбы на плечах перетаскивают.

Отход передовых частей начался после полуночи. Оставив небольшой заслон, который постреливал, играя румынам на нервах и создавая видимость обычной окопной жизни, моряки и пограничники скрытно отходили тремя колоннами. Две, относительно боеспособные части продвигались по кромке моря да по изрезанному балками прибрежью Большого Аджалыка, третья же – из-за большого количества санитарных носилок и кое-как передвигающихся раненых, больше напоминавшая эвакуацию лазарета, нежели передислокацию действующей части – шла кратчайшим путем, напрямик, почти по открытой степи, поспешно стекаясь к двум переброшенным через окопы трапам.

– Держи гранату, морячок, – сочувственно поделился усатый старшина-пограничник, спуская с носилок руку, в которой была зажата длинная ручка немецкой гранаты. – Для себя берег, на тот случай…

– Чего ж не использовал?

– Так ведь до того случая не дошло пока что, чудило! Но теперь чувствую, что тебе эта граната пригодится больше.

– Спасибо за «щедрость», браток.

– Не стоит благодарности, все равно ведь трофейная. Немного подлечусь – еще три таких же подарю, а то и покажу, где взять.

– Душевный ты человек, хоть и «граничник».

– Бери-бери, граната, считай, заговоренная. Авось и тебе не понадобится. Кстати, как тебя кличут?

– Лучший ефрейтор оборонительного района, вместе со всеми ее тылами, Дзвонарь[18].

– Что, действительно, Дзвонарь?

– А тебе что, в Одессе, на казачьей Пересыпи, бывать никогда не приходилось?! Так нас там чуть ли не половина Пересыпи – Дзвонари.

– Тогда считай, что перед тобой – то ли родственник, то ли однофамилец, поскольку фамилия у меня – Колокольников.

– Ну, сошлись два пустозвона, – незло пробрюзжал кто-то из дремавших в окопе. – Теперь уж точно поспать не дадут.

На эсминце прикрытия неожиданно заговорили орудия и по мощи звука комбат привычно определил: из стотридцатимиллиметровок палят, из главного калибра. Но вот почему они вдруг открыли огонь – этого понять не мог. То ли румыны зашевелились, заподозрив, что русские оставляют позиции, то ли корабельные канониры вдруг решили отвлечь их внимание, до утра загоняя в укрытия. Только теперь Гродов заметил: судно приблизилось к берегу настолько, что пулеметчики могли прочесывать очередями прибрежные низины, в которых вражеская пехота, очевидно, накапливалась для утреннего прорыва в тыл оборонявшимся.

«При такой интенсивности обработки, – подумалось Гродову, – румыны скорее решат, что русские готовятся к наступлению, чем к отходу. Но, как бы там ни было, действует командир эсминца грамотно, с пониманием и, – что особенно нравилось капитану, – с явной долей авантюризма».

– И кто же командует этим войском? – усталым, сипловатым голосом поинтересовался полковник, еще только подходя с группой своих штабистов к окопам морских пехотинцев.

– Капитан Гродов, – ответил тот же моряк, который только что стал обладателем «заговоренной» гранаты. – Лучший комбат военно-морской базы, а возможно, и всего оборонительного района.

– Вот как?! И где же его искать, вашего достойнейшего из достойных?

– Здесь он, – отозвался капитан, приближавшийся в это время к окопам. – Командир батальона Гродов. С кем имею честь?..

– Командир отступающего полка погранвойск КНВД Всеволодов. Даже страшно выговаривать это «отступающего», помня, что речь идет о пограничниках, которые обязаны умирать на том, единственном рубеже – на государственной границе, – который им был доверен еще до войны.

– Умереть всегда успеется. Я теперь сторонник другой тактики: «Изматывая, отступать, измотав – громить». Испробовал еще во время июльского рейда на румынскую территорию. Как ни странно, действует. Сожалею, товарищ полковник, что в последние дни уже не мог прикрывать ваши цепи огнем орудий.