– что Лес мне в пасть бросить. Но коли я тебя сейчас съем, она ведь новую раздобудет да и горевать сильно не станет. А коли ты сама согласишься домой улететь отсюда, то…

Керемет сжал пальцы, плотоядно полыхнули глаза, и Ярина задохнулась, словно кто-то вокруг горла обвился и давит.

– Сахарная какая, – прохрипел Керемет, ослабляя хватку. – Видать, сильно Обыда с тобой нежничает, раз ты хрупкая, как бутылёк со свечкой. Нежничает, боится. И от холода моего тогда тебя защитила. Помнишь, как мёрзла ты, только в избу попав? Крохотная была, да и теперь былиночка, веточка на ветру. Ничего, время своё возьмёт… Возьмёт…

Шумели осины, накатывала, скрипя галькой, Калмыш, а Ярина стояла и сама не понимала, как ещё на ногах держится – словно воздух сгустился за спиной, не давая упасть ни назад в реку, ни вперёд в озеро, в ноги многоликому Керемету.

– Станешь новой ягой – станешь главной среди яг, как теперь Обыда, – сквозь звон доносился до неё свистящий шёпот. – Главной, да не одной. Узнаешь ещё, как тяжело, когда в тебе чужие судьбы маются, чужие напевы… А хочешь, сейчас тебе покажу? Хочешь узнать, что ждёт тебя, если с Обыдой останешься? Понравится – уходи на все четыре стороны, я тебе и дорогу короткую до избы укажу. А не понравится – унесу тебя в твой город, в твоё гнездо…

– Я… я не буду ягой… я царевной, – едва шевеля губами, выговорила Ярина.

Керемет захохотал, как закаркал. Целая стая закаркала следом – сухо, будто камни и кости пересыпа́ли.

– Ничего про них не знаешь, а уже всё решила? Ну так я тебе расскажу… Яги из Леса в Хтонь чёрную дверь открывают, смертных пропускают. А царевны, наоборот, из Хтони в Лес – тех, кто умер уже да заново пожить достоин. Мало таких, тонкая у царевен работа – будто ниточки золотые скручивают веретеном да по Хтони тянут… Кого удастся мимо меня провести, а кого не удастся. – Керемет снова захохотал, костяные когти застучали по сырой коре. – Лучшие только, самые светлые, самые ясные души обратно выпускают – тех, кто Лесу ещё пригодиться может. Пропускают ниточку золотую через ушко Инмаровой иглы, во-он там, высоко-высоко… – Керемет задрал клюв, указывая на крону Луда, под самые тучи. – А после, ежели мимо меня проскользнёт ниточка, ежели не ухвачу, возвращается в Лес, оборачивается заново человеком ли, другим ли каким существом. Только с ягами такое никогда не выйдет, у всех яг один конец – бесконечный, вечный…

Ярина обняла себя руками – ветер хлестал по щекам, раздувал рукава, зябко было после реки. Слушала Керемета, как зачарованная, не могла оторвать глаз, хоть и жгло всё внутри от его взгляда. Жгло – да не согревало.

– Царевны – отражения яг. Не зря они свой сад и в Лесу, и в Хтони раскинули. В саду они память людскую хранят, розмарином[46] проращивают. Ты как раз мимо него прошла, а после в Калмыш окунулась. Жди теперь воспоминаний! Если раньше изредка мерещилось, с трудом прорывалось сквозь Обыдовы-то преграды, то теперь рекой хлынет, оглянуться не успеешь, как вспомнишь, кто ты такая, как назад захочешь. А я тебе сейчас предлагаю: унесу, никто и не узнает, и время ворочу, в колыбельке окажешься…

Шептал, шептал он, шелестел лес, горели огоньки мелких глаз, а у Ярины перед глазами опять – синие бусы, розовая куколка, венок из жёлтых цветов. Крепче сжала упругие стебли, тронула пальцем пышную шапку, стебель ткнулся срезом в ладонь, оставил молочное пятнышко…

– Одуванчик, – растерянно, нежно вырвалось из груди.

– Ярина! – раздалось откуда-то разъярённо, отчаянно. – Яринка!

– Ишь ты, прилетела-таки, – злобно зашипел Керемет, зажимая в руках золотой клубок. – Ну! Выбирай, юная яга, если хочешь вернуться, чтобы ни Леса, ни Хтони, ни избы чёрной, ни всадников, чтоб мамка с папкой рядом, – надень венок!

Надень венок, Риночка. Гляди какой: как солнышки маленькие. А дома расплетём, поставим в воду, будут цветочки…

Руки сами потянулись к голове, лёгкие, невесомые. Серые цветы коснулись кос, пеплом осыпались на густые волосы. Ярина закрыла глаза, против воли блуждала по губам улыбка.

– Ну! – склоняясь, накрывая её синей плотной тенью, шепнул Керемет и вдруг затих. Растерянно, недоверчиво, по-птичьи прокричал: – Надела… Надела, девочка… Скажи теперь «Полетели!» – и полетим! А нет – так дай хоть дохнуть на тебя, отдай свой свет, ты ведь ягой хочешь стать, ягой али царевной, всё одно, свет тебе мешает только, только с толку сбивает…

– Ярина! – услышала она над самым ухом. – Не смей! Не смей!

Что-то стукнуло по лбу – продолговатое, тёплое – и скользнуло за пазуху.

– Подарочек на память тебе, будущая яга… Поумнеешь – разберёшься…

Чьи-то руки, цепкие, жёсткие, оторвали от земли, стряхнули с головы пепел. В тот же миг вернулась в грудь тяжесть, Ярина поняла, что едва дышала всё это время. Вдохнула глубоко, и чуть не вытошнило от сладковатого сенного запаха. Распахнула глаза, охнула, и вот уже словно кувырнулось что-то в животе, в груди, и знакомым сухим теплом потянуло сзади. Ноги наконец перестали держать, и Ярина кулём повалилась на дно ступы, откуда не было видно ни чёрного неба Хтони, ни рыжих глаз Керемета, ни его сизых крыльев и сотен лиц.

Резкими толчками неслась ступа, летела так, что не успевала отразиться в водах Калмыши, не поспевали за ней брошенные вдогонку перья-кинжалы, не дотягивался тугой ядовитый вьюн. Только у Золотого сада Ярина пришла в себя, вскинулась. Тяжело, незнакомо билось сердце, и голова была чугунной, в глазах всё никак не рассеивалась муть.

– Дотронулся до тебя, окаянный, – бормотала Обыда рядом, судорожно работая помелом. – Сердце в лапах подержал, сколько силы выпил, сколько дней… Ничего, ничего. Ты ему ещё дашь отпор, Яринка. Всё, глазастая, всё, домой летим, домой…

А дальше то ли сон был, то ли явь, то ли тёплая память, только вдруг Хтонь исчезла, и Ярина зашагала по ветру, глядя под ноги. Полетел со всех сторон снег, но она ступала твёрдо: закусив губу, выхватывала глазами широкий лист, прыгала на него, едва наступая, быстро перескакивала на следующий.

Снизу бежала лиса, сзади роем летели осенние бабочки. Синий мотылёк сел на локоть, Ярина тряхнула рукой и потеряла равновесие. Обыда в избе охнула, рванулась – поймать, подхватить, – но Ярина и сама справилась: успела, взглядом сорвала с дуба горсть разлапистых листьев, подстелила под ноги, по самому краю прошла воздушной тропой. Засмеялся ветер. Поднялся ласковый душистый дым, медведи высунулись из берлог, в последний раз перед зимой приветствуя будущую