«Знаешь ли, дорогой Олюнкин, – сказал Кирилл, – я всегда подозревал, что ты – гений манипуляции. Но сегодня окончательно в этом убедился».

Ольга ждала совсем не таких слов. Неудивительно, что она обиделась. Непритворные слезы защипали уголки глаз, размывая подводку.

«Кем же это я манипулирую?» – сдерживаясь, спросила она.

«Всеми. По крайней мере, мужчинами, – изрек Кирилл, развалясь в кресле, и Ольга с ненавистью отметила, как вызывающе некрасиво обтянули брюки его раскинутые в стороны ляжки и объемистый живот. – Тебе хочется, чтобы все мужчины тебе служили, поэтому ты постоянно их используешь. Ты уверена, что женщина может общаться с мужчиной только с корыстной целью, поэтому делаешь это постоянно, вне зависимости, нужно это тебе или не нужно. Это у тебя какая-то даже бескорыстная корысть…»

«Чего же ты хотел бы? – с вызовом бросила Ольга. – Чтобы мы ночевали на улице?»

«Я? Нет. И заметь, я с интересом наблюдал за твоей игрой с менеджером. Но сегодняшний случай – исключительный. А играешь ты постоянно. В чем дело? Ты не представляешь жизни без манипуляции? Тебе кажется, что без этого тебя никто не будет любить?»

Это было уже слишком! И Ольга ударилась в слезы. Слезы лились сами по себе, но Ольга отлично понимала, что заплакать в такой момент, когда нечего ответить, выгодно для нее. И понимала, что Кирилл это понимает. И что для него это – очередная манипуляция… Как же это все было невыносимо! Заласканная дочка и внучка, избалованная всеобщим вниманием красавица никогда не переживала такого унижения!

«Ты сейчас злишься и плачешь, – Кирилл говорил по-доброму, участливо, и от этого Ольге становилось еще обидней, – потому что я попал в цель. Понимаешь, на свете много людей, которые играют в игры. Человек, допустим, играет в сложную натуру, непонятую глупыми окружающими, только потому, что ему трудно налаживать отношения с теми, кого он мог бы полюбить. Играет в женоненавистника, потому что боится, как бы женщина его не отвергла. Играет в алкоголика, потому что только так он может обратить на себя внимание близких… Но во всех этих случаях разоблачение игры приносит человеку облегчение: он понимает, что не связан со своей ролью и отныне может быть просто, по-человечески, счастлив. А если разоблачить манипулятора, он будет злиться и плакать. Именно то, чем ты занимаешься теперь».

Кирилл позволил Ольге как следует отрыдаться и добавил:

«Не сердись, Олюнчик. Мы друг друга стоим. Я еще более бессовестный манипулятор, чем ты. Ты манипулируешь людьми на частном уровне, я – на общественном. У тебя в арсенале – внешность, взгляд, голос; у меня – образы коллективного бессознательного. Ты используешь свои средства в личных целях, а я – даже не для себя, а для толстосумов, которые должны впаривать населению свои товары. Часто – никому не нужные… А для чего же еще, по-твоему, существует реклама?»

Несмотря на эту покаянную, казалось бы, речь, супруги так и не помирились. Спали они, как можно дальше отодвинувшись друг от друга – это позволяла сделать кровать размерами с теннисный корт. А на следующий день все пошло по-прежнему, как будто ничего и не было. Бродили по влажным потемнелым венецианским улочкам, заворачивая в лавчонки, полные безумно странных и безумно дорогих товаров. Кирилл, вероятно, чувствуя вину за вчерашнее, расплачивался не скупясь. Ольга купила брошь и серьги муранского стекла, украшенное перьями лиловое вечернее платье и черно-белую маску с прямоугольным ртом и длинным хищным носом.

«Я буду надевать эту маску, – сказала она Кириллу, – чтобы никто не подумал, что я красивая».

А в душе стукнуло:

«Если бы можно было под этой маской скрыться от него…»

И еще:

«Хоть бы его вообще не стало…»

Если юный Степан Кулаков мало походил на типичного Степана, то его друг Фома Тимохин, наоборот, был вылитый Фома. По крайней мере, Агеев не усомнился бы, что это имя точь-в-точь подходит именно для такого парнишки: худенького, со взъерошенными, морковного цвета, волосами и россыпью светло-коричневых веснушек на длинном подвижном лице. Глаза у Фомы были узковатые, рыжие, быстрые. И – хитрющие!

Старшие Тимохины – отец, мать и семнадцатилетняя сестра – рассмотрев агеевское удостоверение, спросили дружным хором:

– Что он опять натворил?

– Ничего-ничего, – поспешил успокоить их Агеев.

Но ему не верили:

– Как это «ничего»? В прошлый раз приходили из милиции, в этот раз – из частного охранного предприятия… Откуда в следующий раз гостей ждать – из ФСБ?

Агеев поинтересовался прошлыми похождениями Фомы. Оказалось, ничего серьезного… По крайней мере, ничего, имеющего отношения к расследованию. Участковый заловил Фому на том, что этот очаровательный мальчик развлекался, оплавляя спичками пластмассовые кнопки в лифте. В обычном доме эта шалость сошла бы с рук хулигану, но здесь жили состоятельные люди, не согласные терпеть на пульте лифта горелое безобразие.

Фома при воспоминании о своем, как оказалось, не забытом проступке съежился, глаза перестали быть такими бойкими. Надо думать, от семьи и от милиции ему крепко досталось! Да и соседи устроили веселую жизнь – мало не покажется…

– Мы не собираемся Фому в милицию забирать. – Тактику запугивания Агеев счел невыгодной. – Нам нужна его помощь. Он должен помочь спасти человека.

Лицо Фомы разгладилось, но смотрел он на Агеева по-прежнему без особого доверия. Фома Тимохин – не пятилетний несмышленыш, чтобы можно было его вот так подкупить!

– А кого спасать-то?

– Твоего друга, Степана Кулакова. Вы с ним вместе ходите в изостудию.

Фома явно насторожился:

– А что с ним такое?

– Его похитили. Требуют за него выкуп. Нам надо знать: не бывал ли он в каких-то заброшенных местах? Не видел ты его случайно в компании каких-то подозрительных людей?

Рыжий мальчишка весь как-то подобрался, точно наливаясь изнутри чувством собственной значимости: он явно что-то припомнил! Но по каким-то скрытым соображениям поделиться с Агеевым не захотел:

– А где я его мог видеть? Я не бываю нигде. Я только здесь у нас, во дворе и в школе.

Малолетний, но уже сформировавшийся вреднюга Фома, очевидно, не хотел делиться какими-то из своих похождений в присутствии родителей. Поэтому Агеев пошел ему навстречу:

– Фома, а у тебя есть своя комната? Может, пойдем, покажешь?

– А я читала, детей запрещено допрашивать иначе, как в присутствии родителей или детского психолога, – авторитетным тоном вступила сестра. Складывалось впечатление, что обычно она была не прочь накостылять любимому братцу по шее за его повседневные выходки, но считала своим долгом защищать его от всего остального мира.

Кстати, сестру звали совсем просто: Маша.