на него и поджав ногу. Каблук ее туфли застрял в сетке забора.

Калеб поднял с земли камень и кинул в их сторону. Тот ударился о сетку, создав неприятный громыхающий звук.

– Whore! – громко крикнул он и тут же пустился наутек.

Странно, есть слова, значения которых ты не знаешь, но по одной только интонации можешь понять, что они означают. Шлюха. Я был уверен, что он сказал именно это.

Мне пришлось побежать за ним, потому что старшеклассники могли подумать, что камень кинул я. В ушах у меня стояли топот собственных ног и какие-то ругательства на английском языке, которыми сыпали нам вслед парни-спортсмены. И вот тогда, молясь на ходу, чтобы никто не вздумал за нами бежать, я понял, почему Калеб – сложный человек.

* * *

Я плакал, когда собирал вещи. Анну это веселило. Или умиляло, не знаю. Она по-доброму смеялась и ласково приговаривала, что я скоро вернусь, что возвращение в батор – всего лишь временная необходимость.

Рано утром, в последний раз обойдя весь дом, я мысленно попрощался со всеми вещами, с городом и со страной.

«Прощай, зеркало», – думал я в ванной, пока чистил зубы. В баторском туалете для мальчиков не будет зеркала.

«Прощайте, хлопья», – думал я, шумно насыпая их в глубокую миску – почти до краев. Больше никаких хлопьев на завтрак.

«Прощайте, утренние новости на английском языке». – Я услышал, как Бруно включил телевизор в гостиной.

Прозвучало слово «Раша», и я крикнул из столовой:

– Сделай погромче!

Ровный голос ведущего сообщал абсолютно непонятную информацию:

– US lawmakers on Friday overwhelmingly passed the «Magnitsky Act» to punish Russians deemed to have violated human rights[1].

– О чем речь? – спросил я.

– Какой-то политический ерунда.

– Ничего серьезного?

– No, – уверенно ответил Бруно.

Отлично. Мне не хотелось, чтобы в России случилось что-то плохое к моему возвращению.

Я доел хлопья и пошел наверх, продолжать прощание с предметами.

«Прощай, комната», – думал я, последний раз оглядывая свое временное жилище. Больше никакого личного пространства, задвижек на дверях, стука, прежде чем войти. Никакой свободы.

И конечно, я прошелся по району, в котором жил.

Прощайте, одинаковые дома.

Прощайте, подстриженные газоны.

Прощай, Калеб из соседнего дома.

Прощайте, негры.

Прощай, бейсбол.

Прощай, человек, который чуть не пристрелил меня на Хэллоуин.

Прощай, «Макдоналдс».

Прощайте, мормоны.

Прощайте, Алекс и Райан, которым запретили со мной играть.

Прощай, Оливер, надеюсь, я не заразил тебя ВИЧем.

Прощайте, чирлидерши.

Прощай, Барак Обама.

Прощайте все. Скоро конец света, мы больше не увидимся. Прощай, Солт-Лейк-Сити. Прощай, Америка.

Прощайте, прощайте, прощайте!

– Оливер, у нас самолет! – Это Анна вышла на крыльцо.

– Иду!

Успев дойти только до ближайшего поворота, я развернулся и побежал обратно. Утренний воздух пах дождем, яблоками и почему-то корицей – наверное, кто-то из соседей что-то выпекал. Запах Америки! Я сделал глубокий вдох, уверенный, что ощущаю это в последний раз.

Глава 3

Конец света

– Эй! – кто-то горячо дыхнул мне в ухо. – Эй, есть еще печенье?

Я открыл глаза. Надо мной нависала лохматая голова Валенка. В темноте ничего не видно, кроме очертаний и пары блестящих глаз.

Я отпихнул его и полез под кровать – там, в пакете, я держал запас сладостей, которые привез из Америки. С соседями по комнате приходилось делиться, чтобы они не сдали старшакам, что я втихую поедаю конфеты и печенье.

Валенок больше всего любил «Орео» – печенья с кремовой прослойкой, такие у нас нигде не продавались, даже в самом большом супермаркете торгового центра «Европа». Кабан говорил, что видел такие в Москве, но в Стеклозаводске ничего подобного не было.

От шуршания упаковок Кабан и Печень тоже проснулись, начали просить «Сникерсы», карамельный попкорн и леденцы на палочке. Пришлось раздавать. Я смотрел на непроглядную темень за окном и думал: который час? Воспиталки убьют, если поймают со сладостями посреди ночи.

Мы расселись по своим кроватям и начали хрустеть кто чем, роняя крошки прямо на простыни и подушки. Когда за дверью послышались чьи-то шаги, мы почти одновременно сунули сладости под подушку и прижались к постелям. Но шаги прошаркали мимо.

Да, шаркала определенно воспиталка – у нее одна нога короче другой, и иначе ходить она просто не могла. Но был с ней кто-то еще, кто-то быстрый и легкий. В баторе никто так не ходит, даже другие дети. Здесь у всех тяжелые шаги.

Валенок выбрался из-под одеяла и на цыпочках прошел к двери. Приоткрыл ее так, что прямо на мое лицо упала тонкая полоска света. Валенок высунул нос и молча стоял какое-то время.

– Кто там? – не выдержал Кабан.

– Девка какая-то, – прошептал Валенок.

– Девка? Кто? – Я резко сел, подумав об Анне.

– Баторская, – ответил Валенок. – Ну, в смысле, у нее чемодан. Новенькая, наверное.

Я сразу потух. После Америки не привык видеть Анну и Бруно всего раз или два в неделю и сильно по ним тосковал.

– У нее на футболке американский флаг, – сказал Валенок. – Может, она из Америки?

– Да ну, ты гонишь, – фыркнул я.

– Сам посмотри.

Я поднялся и встал рядом с Валенком, тоже стараясь заглянуть в щель.

Девочка была, как мне показалось, немного старше нас. Американский флаг на ее футболке вздымался в области груди. Даже издалека я понял, что она выше меня головы на две, а Валенка – на все четыре. Очень высокая. Длинные-длинные ноги. Кожа смуглая. Воспиталка что-то говорит ей лениво, а та улыбается время от времени – вымученно и будто из вежливости, но каждый раз на одной щеке, на правой, появляется ямочка. На левой ямочки нет, но все равно очаровательно.

Она посмотрела в нашу сторону, и я быстро захлопнул дверь.

– Ты че? – не понял Валенок.

– Нечего пялиться, – буркнул я и вернулся в кровать.

Утром, за завтраком, я разглядел девчонку получше. Услышал случайно, что ее зовут Вика. Она выглядела непривычно для баторских детей: белые зубы, проколотые уши, прическа. Не просто длинные волосы, а длинные волосы, выстриженные лесенкой. Другие девочки сразу начали просить подстричь их «под нее» – в тот день к нам снова приезжали парикмахеры-волонтеры. А я ускользнул из-под стригущей машинки: не хотел, чтобы Вика увидела меня лопоухим с головой-репкой.

После обеда пришли Бруно и Анна, принесли блины с вареной сгущенкой. Я съел один, пока с ними гулял, а остальные убрал в рюкзак.

– Не понравились? – спросила Анна, убирая мне волосы со лба.

– Понравились. Просто не голодный.

– Это моя мама пекла, – объяснила Анна. – Думаю, познакомить вас на Новый год. Ты же согласишься отмечать с нами Новый год?

– А можно? – удивился я.

– Нужно. – Бруно