край кринки к губам, заслышал, как в кринке гудуче зажжужали мухи. Отставив кринку, не поужинав, он лёг спать.

Жнитво. Трынковы и Федотовы

После покоса сразу же подоспело и жнитво. «Ну, благославляйтесь и начинайте с богом», — сказал Василий. Савельевы всей семьей жали рожь на загоне около колодезя. Хотя и жнецов-то много — семь серпов, а загон-то десять сажен шириной, жнитво плохо поддавалось. Санька то и знай бегал на противоположный конец загона, и махая руками показывал, где кончается загон. А солнце нестерпимо палит, выжимая у жнецов пот, с непривычки ломит спину. К обеду Санька совсем изленился. Он то и знай, втыкал серп в землю, изнывая от жары и зноя охал. Делая вид, что утягивает сноп, а сам старался задержаться над снопом, отдохнуть.

«Что, Саньк, видать тебе трудно достается жнитво-то! — с улыбкой на лице снисходительно замечал отец. — Ну ничего! А ты разве не знаешь нашу крестьянскую пословицу: Трудненько было пахарю, да весело жнецу! Значит, жнецу-то легче, чем пахарю. Пахарь-то, паша землю и сея, еще не знает, уродится или нет хлеб-то. А жнец-то уже видит, что хлеб урожден и поспел, значит, его надо поскорее сжать, чтобы не обсорился, а ты ленишься!» — убедительным рассказом о труде крестьянина-землепашца, хотел убедить отец Саньку. И Санька, поняв, что сиди не сиди над снопом, а надо снова подниматься и, взяв серп, снова вгрызаться им в стену густой колосистой ржи, тем более его постать отстала от остальных жнецов «на козе», и подгонять ему. А тут еще жаворонки, поднявшись высоко над головой, своими заливистыми песнями отвлекают от работы вконец изомлевшего Саньку.

«Ну, и жарища!» — вытирая лоб подолом чёрной сатиновой рубахи, сказался и сам отец. «Солнышко-то вон куда вздеберяшилось, время-то, наверное, часов двенадцать будет. Да, пора кончать. Пошли к колодезю. Саньк, пойди, тащи кошель, вынимай из него едьбу, обедать будем!» — распорядился отец. Жницы, повтыкая серпы в землю, устало побрели к колодезю, шурша лаптями по колючему жнивью. После сытного обеда часик отдохнули, переждав, когда солнышко свалит с полдня и пока зной смякнет. У Саньки с Ванькой за обед усталость, как рукой сняло, они спать не улеглись, как остальные, а, уйдя к пруду, стали увлеченно гоняться за выводком утят, одного утенка им все же удалось поймать, а остальные попрятались в лягушатнике. После обеда Саньке с Ванькой жать стало еще труднее, солнышко кажется им ещё пуще стало еще припекать их непокрытые головы и усталые от непривычного сгибания спины. Жницы жали молча, каждый, чувствуя в себе усталость, старался все силы класть на подрез горсть за горстью захваченных ладонью стеблей упругой ржи. В пересохшем от жары рте плохо поворачивался в словах язык; а утолять жажду частым питьем нерасчетливо, рожь так и так надо жать. Постепенно жара стала спадать, день клонился к вечеру. «Вот дошибем загон и домой», — желанную команду дал жнецам отец. Заслышав такое радостное распоряжение, Санька с Ванькой с особым азартом стали подгонять свои постати, которые с утра до самого вечера отставали «на козе».

— Не только спину и руку заломило! — пожаловался Ванька.

— Это ты ладонь нахватал! — пожалела его мать.

Со жнитвом сельчане управились до Ильина дня, благо погода стояла жаркая, дождь ни разу не согнал жнецов с поля. Один Иван Трынков не сумел со своей семьей управиться с жатвой до Ильина дня. Он со своей Прасковьей после праздника дожинал последний загон около овражка «Рыбакова».

— Больно гоже вчера помочило! Рожь стала мягкой, податливой и из колоса не ссорится! — с видимым довольством рассуждал он, наговаривая своей Прасковье.

— Да вчера вон какой дождик приурезал, а гром-то как гремел, я инда боялась, в избе в чулане упряталась! — вспоминала Прасковья о вчерашнем дожде.

— А и что это, кажонный год, как Ильин день, так и дожжик и обязательно с громом? — испрашивала Прасковья Ивана.

— А так Богом устроена, премудрость божья и божья благодать! — попросту объяснил он ей. — А ты вот, Прасковья, заметила, что после Ильина дня гром гремит там, где-то, в заоблачном пространстве?

— Нет, не замечала, — простодушно ответила Ивану его жена.

— Ну, так вот, когда-нибудь понаблюдай! — уминая очередной сноп и довязывая его пояском из ржаных стеблей, поучительно вещал он. — А как по-твоему, Прасковья, вот дожнём этот последний загон, свозим снопы в овин, обмолотим, перевеем и в мешки ссыплем, хватит нам этого хлеба на год с нашей семьей или нет? — мечтательно советовался он с женой.

— Ну да, хватит! — не расстраивая мужа, с довольством подтверждала она словами помыслы Ивана о хлебе.

— Как-нибудь, по мере возможности, по божьей воле проживем еще годик, зубы на полку класть не будем, а там, кто жив! — заключил Иван.

А в селе жизнь у людей идет своим чередом, кто чем занимается и, кто о чем мечтает, и кто чем озабочен.

— Завтра надо яблоки оборвать! — обратилась Дарья к своему Ивану, возившемуся во дворе около телеги, подмазывая ее.

— Ну, что ж, возьмем и оборвем.

— А для спорыньи яблоками-то надо обделить ребятишек, а то в позапрошлом годе Матвей Кораблев качал мёд и никому не дал, так у него мёд-то не пошел впрок: в амбаре из кадушки весь мед на пол вытек. Божьим-то даром всех одарствовать надо! Так в писании-то повелено! — добавила Дарья.

— Яблоки-то так и так надо завтра обрывать, ведь послезавтра праздник Преображенья, да из-за яблок-то всю нашу городьбу в огороде чужие ребятишки, воруя яблоки, изломали. Надо бы городьбу-то подправить, только досок, подходящих нет! — высказался и Иван. Хоть и говорится, на чужой каравай рот не разевай, а каждый так и посягает на чужое добро, как бы им попользоваться, — поразмыслив про себя, добавил он.

— Иван, а Иван, у нас корова-то, смотри, жениха просит, не ест, не пьет и хвост на бок держит! — поделилась Дарья со своим Иваном наблюдением за коровой, которая только что пригналась из стада.

— Чай в табуне-то быки-то есть, там и обгуляется! — отозвался Иван.

— Домой никак овец не заманишь, подошли ко двору, как очумелые, глядят на ворота, а во двор не заманишь и силком не загонишь! — заманивая овец домой, показывая кусочки хлеба, манила Дарья своих овец, стараясь их водворить.

— Овцы-то они так: как круговые, около своих водят кружатся, а во двор не загонишь, — отозвалась Дарье соседка Любовь Михайловна, идя вслед за своей коровой, которая возвращалась из стада.

— Скорее затвори ворота-то, пока овцы-то во двор забежали! — крикнула Дарья сыну Саньке, вертевшемуся около двора. —