– Не-а.

– Ну… где я держу руку у вас на спине. Если я думаю, что у меня под рукой ничего – ни талии, ни ног, ничего, – значит, девушка действительно зверская танцорка.

Только она не слушала. Так что я какое-то время не разговаривал с ней. Мы просто танцевали. Боже, как же эта лохушка танцевала. Бадди Сингер со своим вонючим оркестром играл «Что-то в этом роде[12]«, и даже они не смогли угробить эту вещь. Классная песня. Я старался обойтись без всяких выкрутасов, пока мы танцевали – ненавижу, когда парень делает все эти выкрутасы в танце, – но я кружил ее немало, и она меня слушалась. Что смешно, я думал, ей тоже нравилось танцевать, пока вдруг она не отпустила одно очень тупое замечание.

– Мы с подружками видели вчера вечером Питера Лорре, – сказала она. – Киноактера. Вживую. Он покупал газету. Такой милый.

– Вы везучие, – сказал я ей. – Вы действительно везучие. Вы это знаете?

Она была настоящей кретинкой. Но что за танцорка. Я не смог удержаться от того, чтобы приложиться губами к ее кретинской головушке – ну, знаете – прямо в пробор и все такое. Она от этого рассвирепела.

– Эй! Это еще что?

– Ничего. Просто так. Вы действительно умеете танцевать, – сказал я. – У меня есть сестренка, которая, блин, только в четвертом классе. Вы почти не хуже ее, а она умеет танцевать лучше, чем кто-либо, живой или мертвый.

– Будь добр, следи за языком.

Ух, какая дама. Королева, бога в душу.

– Откуда вы, девушки? – спросил я ее.

Только она мне не ответила. Наверно, была занята, высматривая старика Питера Лорре.

– Откуда вы, девушки? – спросил я ее снова.

– Чего? – сказала она.

– Откуда вы, девушки? Не отвечайте, если не хочется. Не хочу, чтобы вы напрягались.

– Из Сиэтла, штат Вашингтон, – сказала она. Она мне сделала большое одолжение.

– Вы очень хорошая собеседница, – сказал я ей. – Вы это знаете?

– Чего?

Я промолчал. Она явно не догоняла.

– Как смотрите насчет джиттербага, если заиграют быструю? Без всяких, скакать не будем – обычный, простой джиттербаг. Все всё равно сядут, когда заиграют быструю, кроме стариков и толстяков, и у нас будет полно места. Окей?

– Мне не принципиально, – сказала она. – Эй… сколько вам все же лет?

Это меня задело, не знаю, почему.

– О, господи. Не надо все портить, – сказал я. – Мне двенадцать, бога в душу. Просто такой большой.

– Слушайте. Я же вам сказала. Мне не нравятся такие обороты, – сказала она. – Если будете с такими оборотами, я могу уйти сидеть с подругами, знаете?

Я извинялся, как ненормальный, потому что оркестр заиграл быструю. Девушка стала со мной джиттербагить – и так легко и просто, без всяких. Она действительно умела танцевать. Стоило только коснуться ее. А когда она поворачивалась, ее попка так мило кружилась и все такое. Я балдел от нее. Серьезно. Когда мы сели за столик, я в нее уже почти влюбился. Всегда так с девчонками. Всякий раз, как они сделают что-нибудь красивое, даже если сами не красавицы или даже дуры, ты почти влюбился в них, и уже не понимаешь, что к чему. Девушки. Господи боже. С ума от них сойдешь. Они это умеют.

Они не пригласили меня присесть за их столик – в основном потому, что были такими невежами, – но я все равно присел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то – Крабс или Кребс. А двоих уродин – Марти и Лаверна. Я сказал им, меня звать Джим Стил, просто по приколу. Затем я попробовал завести с ними небольшой культурный разговор, но это было практически невозможно. Каждое слово из них приходилось вытягивать. Сложно было сказать, какая из них троих была самой набитой дурой. И все трое постоянно оглядывали весь чертов зал, словно ожидали, что в любую минуту возникнет стайка чертовых кинозвезд. Они наверно думали, кинозвезды, как приедут в Нью-Йорк, завсегда зависают в “Лавандовой комнате”, а не в клубе «Сторк” или «Эль Морокко” и вроде того. Короче, у меня ушло где-то полчаса, чтобы выяснить, где все они работают в Сиэтле и все такое. Они все работали в одной страховой конторе. Я их спросил, нравится ли им там, но разве от таких лохушек добьешься разумного ответа? Я подумал, что две уродины, Марти и Лаверна, были сестрами, но они ужасно оскорбились, когда я их спросил об этом. Ясное дело, никому из них не хотелось походить на другую, и их вполне можно понять, но все равно я этого не ожидал.

Я потанцевал со всеми – с ними тремя – по очереди. Одна уродина, Лаверна, была неплохой танцоркой, но другая, старушка Марти, просто ужас. Старушку Марти я таскал по залу все равно, что Статую свободы. Чтобы хоть как-то отвести душу, пока я таскал ее, я решил немного позабавиться. В общем, я сказал ей, что вон там, в другом конце танцплощадки, я заметил Гэри Купера, кинозвезду.

– Где? – спросила она, сама не своя от волнения. – Где?

– Ой, только что был там. Уже вышел. Надо было смотреть, когда я сказал.

Она чуть не бросила танцевать и принялась оглядывать всех, надеясь заметить его.

– Ох, твою ж! – сказала она. Я, можно сказать, разбил ей сердце. Правда. Мне стало чертовски жаль, что я так подшутил над ней. Есть люди, над которыми нельзя подшучивать, даже если они этого заслуживают.

Но вот, что было смешно. Когда мы вернулись за столик, старушка Марти сказала двум другим, что только что здесь был Гэри Купер. Ух, старушки Лаверна и Бернис чуть с собой не покончили, когда услышали это. Они все разволновались и стали спрашивать Марти, видела ли она его и все такое. Старушка Марти сказала, что видела, только мельком. Я чуть не сдох.

Бар стал закрываться на ночь, так что я по-быстрому, пока он не закрылся, купил им каждой по два бокала и заказал себе еще две колы. Весь столик был нафиг заставлен бокалами. Одна уродина, Лаверна, все подтрунивала надо мной, потому что я пил только колу. Чувство юмора у нее было безупречное. Она и старушка Марти пили «Том Коллинз” – это среди декабря, господи боже. Что с них взять. А блондинка, старушка Бернис, пила бурбон и воду. Она тоже на самом деле пила как лошадь. И все трое все время высматривали кинозвезд. Они почти не разговаривали, даже между собой. Больше двух других разговаривала старушка Марти. Она все время говорила такие пошлые, тупые