– А Гвардия Людова? Они ведь тоже коммунисты…

Хаим утвердительно качнул головой, но все-таки сделал неопределенный жест, побарабанив пальцами по воздуху, как по клавишам пианино:

– Да, коммунисты, поэтому с их стороны мы ждем большего… В феврале они выслали к нам своего человека, так что контакт-то прочный, конечно… Дали слово, что медикаменты, продукты питания и крупную партию оружия передадут непосредственно перед началом восстания. Типографию подпольную вот сделали, но даже они, похоже, не до конца верят, что евреи, кроме как молиться, еще и драться умеют, потому еще раз повторюсь: в главном нужно рассчитывать только на себя… Особенно мои нежные нервы лохматит тот факт, что Армия Крайова не желает сражаться против немцев бок о бок с Гвардией Людовой. Получается, врагов-то у немцев много, да только враги немцев – враги друг другу, поэтому общих действий не будет однозначно, даже если до восстания все-таки дойдет дело, будь они все прокляты, сукины дети… Все это глупо, хоть кричи, но ничего не поделаешь. Таков ужчеловек, политика, первобытный принцип «свой – чужой». Идиш воюет с ивритом, сионисты с социалистами, либеральные евреи – с ортодоксами, а хасиды воюют друг с другом, чтоб им пусто было, палку свинячей колбасы им всем в рот… Так что по одному истребит нас, как кутяток, немчура: сначала безответных досов[18], потом Крайову с Гвардией похоронят и всю нашу разношерстно-цветастую еврейскую братию… Принцип понятен, архитектура? Это тебе не балюстрады рисовать. Так-то.

Хаим и Отто добрались до кладбища. Айзенштат удивленно посмотрел на своего спутника:

– Благодарю за доверие. Вы меня впервые ведите и столько информации выложили… даже странно, почему так мне открываетесь? А если меня возьмет гестапо?

Хаим засмеялся:

– Мать честная, какой этикет, ой-вэй… я прям на балу себя почувствовал, месье, туда-сюда, прошу, передайте мне трость… ты еще реверанс сделай и ножкой шаркни… Ой, ну даешь, архитектура… Ха! Гестапо его возьмет! Да ты обосрешься сразу – это айзэн бэтон[19]. Еще до первой пытки богу душу отдашь! – Хаим с доброжелательной насмешкой посмотрел на Отто. – Тебе ли я доверяю, бубалэ[20]? Давай называть вещи своими именами: я доверяю не тебе, а Эве… раз она поручилась за тебя, мне этого достаточно… Так что не подведи ее и нас. Тем более я предоставил тебе только общую информацию – больше чем уверен: все это уже давно известно в гестапо и SD, будь они прокляты… Нуты как, чертежня, принцип понятен?

Шагая между каменной стеной и заостренными стальными прутьями в старой части кладбища, архитектор чувствовал, как ноги тяжелеют от налипающей вязкой грязи. Мраморные надгробные плиты, потемневшие от дождя, стояли частыми рядами, выпячивая из густого тумана овалы и прямоугольники покосившихся макушек, похожих на тупые зубы огромной пасти с зеленоватым налетом мха и оранжевыми пятнами грибка. Здесь же возвышалась скульптура льва, но в основном памятники были простыми и незамысловатыми, с аскетичной резьбой и орнаментом. Исписанные строками из Талмуда, они напоминали множество вырванных, но собранных вместе страниц святой книги.

Старая часть кладбища осталась позади, теперь плиты попадались все реже, Хаим и Отто шли среди невысоких безликих насыпей, длинных общих могил, едва присыпанных землей. У одной из них чавкали три облезлые собаки, ворошили могилу лапами; вцепившись зубами в человеческую ногу, с жадностью тащили труп на поверхность. Хруст костей и запах мертвечины заставили Айзенштата содрогнуться, Хаим же только бегло посмотрел на псов и, заложив руки за спину, прошел мимо.

Ужасающий запах стал сильнее, сделался просто невыносимым – Отто даже прикрыл рукой нос, потом с трудом пересилил себя и продолжил:

– Ну что, вы берете меня? Что я должен сделать, чтобы вы мне верили?

Хаим по-иезуитски уставил взгляд в переносицу Отто – архитектору даже стало немного не по себе.

– Святые угодники, клянусь Торквемадой… ой-вэй, тебя таки тянет на патетические оборотики, мой милый друг. Пока ничего делать не надо, время еще не пришло… Нам бы понять, что собираются делать с варшавскими евреями. Что их ждет? Трудовые лагеря или лагеря уничтожения… У разных источников разная информация, но нужно быть готовым ко всему. С остальными членами организации тебя знакомить не стану из соображений безопасности – первое время я буду единственной связующей нитью между тобой и моими товарищами. Поэтому прошу любить и жаловать, хорошенечко запомни мою богомерзкую физиономию и не крякай. – После короткой паузы Хаим подмигнул. – Когда нам понадобишься, сам свяжусь с тобой, а пока просто постарайся не умереть с голоду или от тифа, ну и на немца не нарвись…

Отто недоумевающе смотрел на представителя подполья:

– И это все? Вы даже ничего не спросили обо мне!

Хаим засмеялся:

– Зачем мне это, дружок! Мало ли что ты рассказать тут можешь, архитектура, я за несколько дней до встречи уже всю твою подноготную знал… Ну хоть в чем-то ты нас недооценил, а то я уж боялся, ты разочаруешься, что у нас своих танковых дивизий нет и артиллерии… Все, передавай своим балюстрадам мой пламенный привет!

Хаим повернулся и быстрым шагом пошел к католическому кладбищу, намереваясь, судя по всему, перебраться через него обратно на арийскую сторону. Его худая темная фигура постепенно рассеивалась в тумане между могил, пока фата-морганой не распалась в густой дымке.

Отто заложил руки за спину и побрел вперед – бесцельно. Уставился себе под ноги и просто шагал, глядя на грязные чавкающие башмаки. Почувствовав, что и без того непереносимый смрад усиливается, поморщился и снова остановился. Огляделся: оказался рядом с печально знаменитым сараем – многократно слышал о нем, но никогда не приходил в это хранилище тел, ожидающих очереди на погребение в братских могилах. Мертвецы свалены друг на друга ворохом разжалованной жизни. Тела привозили сюда на повозках, собирая по всему кварталу, как урожай: открытые пропасти ртов, выеденные птицами глаза, посерелые ступни и костлявые руки поганочной белизны свисали пугающими комьями. К сараю подходила изрытая дорога с большим количеством широких луж, разбитая вдрызг и текучая, как рвотная масса. Под ногами архитектора пробежали несколько жирных крыс – тяжелых, топающих, издающих отвратительный писк. Рой мух вился в воздухе и шепелявил: троеточия насекомых нервно клубились, скребли воздух, налипали друг на друга в скомканную горсть, толкались и облепляли холодные тела влажными катышками, щупали равнодушную плоть. В тумане показалась телега. Скрип колес нарастал, усталая кляча фыркала и трясла головой, шамкала губами. Телега надвигалась, как паром с того света, призрачные контуры твердели, высвечивались, становились материальными и увесистыми. В повозке седели потные работяги – повязанные на лица грязные платки делали их похожими на разбойников.