В сентябре, когда мистер Гилкрест приехал в Бостон, чтобы выступить в переполненном зале Северо-Восточного университета, Том лично убедился в достоверности этих слухов. Мистер Гилкрест стал другим человеком. Вместо убитого горем отца в потрепанном костюме его взору предстала рок-звезда в темных очках и облегающей черной футболке. Тома с Хаббсом он поприветствовал величаво-холодным тоном, словно они были, наемными работниками, а не его преданными последователями. Он распорядился, чтобы они пропускали за кулисы перспективных, на их взгляд, симпатичных девушек, «особенно если это китаянки или индианки, – в общем, такого типа». На сцене он не только выражал сочувствие страждущим, предлагая исцелить их своими объятиями; он говорил, что действует от имени Господа, поручившего ему навести порядок в мире, ликвидировать ущерб, нанесенный Внезапным исчезновением. В подробности он вдаваться не будет, объяснил мистер Гилкрест, не потому что темнит – просто сам пока еще не знает всех деталей. Они открываются ему постепенно, в череде видений.

– Оставайтесь с нами, – сказал мистер Гилкрест слушателям. – И вы узнаете первыми. Мир надеется на нас.

Хаббса встревожило то, что он увидел в тот вечер. Он подумал, что мистер Гилкрест нахлебался «Кул-Эйда»[32]собственного приготовления, что он из вдохновенного деятеля превратился в топ-менеджера мессианского культа личности (это обвинение в его адрес Том услышит еще не раз). После нескольких дней глубоких размышлений Хаббс заявил Тому, что с него хватит, что при всей его любви к мистеру Гилкресту с чистой совестью продолжать служить святому Уэйну он не может. Он сказал, что покидает Бостон, возвращается на Лонг-Айленд, к родным. Том пытался отговорить его, но Хаббс был непреклонен.

– Грядет что-то ужасное, – предупредил он. – Я это чувствую.

* * *

Предсказание Хаббса сбылось лишь через год, и в течение этого времени Том оставался верным сторонником и ценным работником движения «Исцеляющие объятия». Он помог открыть новые отделения в Чапел-Хилл[33]и Колумбусе[34]и в конце концов получил теплое местечко в отделении Сан-Франциско, готовя новых преподавателей для проведения практических семинаров «Медитации об особенных людях». Тому нравился город, нравилось то, что каждый месяц он знакомится с новыми студентами. Иногда он заводил интрижки – начинающие преподаватели были, в основном, женщины, – но не так часто, как мог бы. Он теперь был другим человеком, более самодостаточным и вдумчивым – небо и земля в сравнении с тем юношей, который мечтал о вступлении в студенческое братство, раскрашивал лицо и всеми правдами и неправдами стремился заманить в постель какую-нибудь девчонку.

На бумаге Движение процветало – его ряды и казна постоянно пополнялись, СМИ не обходили своим вниманием, – но вот сумасбродное поведение мистера Гилкреста оставляло желать лучшего. В Филадельфии святого Уэйна застали в гостиничном номере наедине с пятнадцатилетней девочкой и арестовали. В итоге дело закрыли за отсутствием доказательств – девушка заявила, что они «просто беседовали», – но по репутации мистера Гилкреста был нанесен заметный удар. Несколько его выступлений в университетах пришлось отменить, и святой Уэйн на какое-то время стал объектом насмешек в программах ночного телевидения, где его называли негодяем и «Святым Хрейном».

Уязвленный издевками в свой адрес, мистер Гилкрест покинул свою штаб-квартиру в северной части штата Нью-Йорк и перебрался на ранчо в глухом уголке на юге Орегона, подальше от любопытных глаз. Том ездил туда только раз, в середине июня, по случаю трехдневного торжества в честь одиннадцатилетия Генри Гилкреста. Размещение было так себе – человек сто гостей спали в палатках; на всех поставили несколько гнусных туалетных кабинок, – но быть приглашенным на этот праздник считалось высокой честью, признаком принадлежности к ядру организации.

В принципе Тому нравилось то, что он видел – большой, с облезшей краской, дом, бассейн, ферма, конюшни. Но кое-что все же насторожило: во-первых, вооруженные охранники, патрулировавшие территорию ранчо, – якобы святого Уэйна грозились убить; во-вторых, непонятное присутствие шести сексапильных малолеток – пятеро из них были азиатки, – живших в хозяйском доме вместе с мистером Гилкрестом и его женой Тори. Девушки – их в шутку называли «группой поддержки» – целыми днями загорали у бассейна, а Тори Гилкрест спортивным шагом обходила по периметру территорию или упражнялась с легкими гантелями.

Тому она не показалась счастливой и довольной, но в последний вечер праздника именно Тори подошла к микрофону на сцене под открытым небом и представила девушек как «духовных невест» мистера Гилкреста. Она признала, что это не совсем традиционный союз, и сказала, что должна довести до сведения всех членов их сообщества следующее: по просьбе супруга она благословила его на брак с каждой из этих них. Сами девушки – в красивых платьях, они стояли у нее за спиной, смущенно улыбаясь, – показались ему милыми, скромными, не по возрасту зрелыми и абсолютно восхитительными. Как всем известно, продолжала Тори, сама она больше не может иметь детей, и это проблема, потому что Бог недавно открыл святому Уэйну, что его предназначение – произвести на свет ребенка, который и спасет мир. Одна из этих девушек – Айрис или Синди, Мей или Кристина, Лэм или Анна – станет матерью этого чудо-ребенка. Кто именно – покажет время. В заключение миссис Гилкрест добавила, что она и святой Уйэн любят друг друга так же сильно и страстно, как в день их свадьбы. Она заверила всех, что они по-прежнему счастливы вместе – как супруги, партнеры и лучшие друзья на веки вечные.

– Что бы ни делал мой муж, – заявила она, – я поддерживаю его на все сто процентов и надеюсь, что вы тоже его поддержите!

Под ликующий рев толпы мистер Гилкрест поднялся на сцену и вручил жене букет роз.

– Ну разве она не великая женщина? – спросил он. – А я разве не самый везучий мужчина на свете?

Мистер Гилкрест поцеловал свою законную супругу. Духовные невесты стали аплодировать, толпа последовала их примеру. Том хлопал вместе со всеми, но ему казалось, что руки у него огромные и свинцовые, столь тяжелые, что ему едва удается разнимать ладони.