Позвонил Ванечка. Сказал какие-то слова, которые в моей душеничем не отозвались. Мы потеряли друг друга.

«Что имеем — не храним, потерявши — плачем», — озвучилон, видимо, одно из последних своих приобретений, и было неясно, кому онопредназначалось: мне, Сержу или нам троим.

Люди приезжали и уезжали. С детьми или с женами. Друзья ипросто знакомые. Те, кого другом я не считала, но кто сам себя считал таковым.

Это было похоже на обычную вечеринку. Мы пили, делилисьновостями. Если давно не виделись, громко окликали друг друга.

Женщины сидели отдельно и, как обычно, сплетничали.

Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Я стояла в мужском кругу. Всем было интересно узнать пропахту. С мужской точки зрения, все доходы должны были пожирать транспортныеиздержки. Я объясняла сложную схему доставки товара до розничных точек, и мненевероятно льстило внимание, с которым меня слушали. Мы обсудили рекламныйбюджет; я рекомендовала Ирму и ее агентство, и кто-то даже записал телефон. Япожаловалась на нехватку технологов, и мне предложили агентство по подборуперсонала. Когда я заговорила о желании расширить рынок сбыта и, возможно,увеличить ассортимент, несколько человек с готовностью предложили мне помощь.Мужья моих подруг говорили со мной на равных. Невероятное ощущение.

Моя монополия на мужское внимание закончилась, когда подошлаКатя. Она остригла свои великолепные каштановые волосы и демонстрировала теперьминиатюрный череп с короткой щетинкой. В его лысости и уязвимости было большесекса, чем во всех эротических журналах, вместе взятых.

О моей пахте сразу забыли.

Все протягивали руки к Катиной голове, умоляя разрешитьпотрогать.

— Готовься, — уверенно произнесла Регина, женалучшего друга Сержа Вадима, — тебя ждут большие перемены в жизни.

Она не случайно проходила мимо с бокалом вина.

Регина была сценаристкой. Она говорила: «Я — как мини-Бог. Ясоздаю мир». Мы не дружили с ней. Она не знала наших проблем, а мы не понималиее. Она ходила не касаясь земли, а мы стояли на ней обеими ногами.

Катя повернула изящную стриженую головку в ее сторону.Удивленно подняла брови.

— Точно тебе говорю, — улыбнулась Регина, —что-то изменится.

— Я готова. — В связи с отсутствием волос Катястала казаться более открытой. Или уже начались перемены?

Ко мне подошел Вадим.

— Ну, как ты?

Он редко звонил. Я не обижалась.

Когда-то, покупая сыр и йогурты на завтрак Сержу, я брала ина долю Вадима тоже. По-моему, Регина никогда не кормила его завтраками.

— Нормально, — улыбнулась я. — Работаю.

— Ты молодец. У тебя здорово получается.

— Спасибо.

Мы вышли с ним на веранду и стояли, глядя друг другу прямо вглаза.

— Как Маша?

— Ничего уже. Лучше. Он помолчал.

— Из милиции не достают? Оставили тебя в покое?

— Да. — Я уже давно забыла о них. — Я разадва всего туда ездила.

Вадим кивнул.

— Это мы решили вопрос. У них же был ордер на твойарест.

— Да ты что? — Я развеселилась. — На мойарест?

— Да. — Вадим, видимо, ничего смешного в этом ненаходил. — Они даже к тебе на квартиру ездили. Но ты, слава богу, уехалана дачу.

— Ужас какой. — Спустя полгода эта история мнеказалась нереальной.

Вадим же, наоборот, вспоминал подробности, снова переживаяпроисшедшее.

— Мы сделали хороший ход тогда. Вели дело два следака,один был наш с потрохами, другого качало из стороны в сторону…

Я вспомнила отделение, допрос и поняла, кого имел в видуВадим.

— И мы им подставили одного черта. Он и так был врозыске. Гнида редкая. Встретил бы — убил. Но им его не найти. Жаль, кстати.

Внезапная догадка возникла не в голове, а где-то внутриживота.

— Фоторобот? — Сейчас Вадим ответит, и всеобразуется.

— Да, наша тетка. Сказала, что мимо проходила. Мы ейфотографию показали, а она им описание. Два часа мучили. Но ей понравилось.Фоторобот и все такое. Технический, говорит, прогресс… Ты куда?

— Я сейчас…

Он удивленно смотрел мне вслед.

Я шла мимо гостей, машинально улыбалась, говорила какие-тослова.

Я переходила из одной комнаты в другую, одержимо, словно ищачто-то, о чем понятия не имела.

Я выпила неразбавленный «баккарди» и, выйдя на улицу, выпилавторой.

Я не могла ни сесть, ни лечь. Ни стоять, ни ходить. Меня какбудто бы не существовало. Моему рассудку был нанесен удар. Кажется, этоназывается нокаут. Рассудок смирился и выходить из него не хотел. Боялся.

В голову словно бы забрался червь. Он болезненно полз отзатылка к глазницам; каждый изгиб склизкого тела продвигал его вперед. Онмонотонно, без паузы выплевывал в мой мозг слова, слышанные где-то сегодня: «Я— как мини-Бог. Я создаю мир».

Я ждала, когда это закончится.

Не кончалось.

Я убила невиновного.

Нокаут. Унесите меня с ринга.

Кажется, Катя помогла мне добраться до спальни.

Когда тебе двадцать лет, ты пьешь для того, чтобыпонравиться людям, — остроумная, открытая, бесшабашная.

Когда тебе тридцать, если ты хочешь кому-то понравиться, тостараешься не пить. Потому что (откуда это?) становишься язвительной,самоуверенной и — ужас! — вульгарной.

В двадцать ты хочешь быть ближе к людям.

В тридцать ты хочешь быть ближе к себе двадцатилетней. Иподальше от людей.

После нескольких «Баккарди» со льдом в двадцать земля плавноускользает из-под ног, в тридцать — тебя плющит небесный диск.

В двадцать ты просыпаешься с улыбкой, в тридцать — сголовной болью.

Я шла до аптечки так, словно у меня не голова, а сосуд сдрагоценной жидкостью, наполненный до краев.

Выпила пенталгин.

Возвращаясь обратно, споткнулась о розовый тазик. Онперевернулся, задев швабру, которая больно ударила меня по спине. На пути ещестояло ведро.

В постели было безопасно.

Шелковое белье обнимало мое тело, и постепенно в головеперестали стучать колотушкой.

Я зарылась в одеяла. И пожалела, что не храню спиртное вспальне.

Я слышала шум прибоя. Я была песчинкой, одной из миллиардов.Все вместе мы были песком. Волны мотали нас из стороны в сторону и в концеконцов выбрасывали на берег. А во время отлива затягивали обратно. Я былапесчинкой, которая возомнила себя волной.