Номер был размером почти со стадион.

Но это не номер, думала Энни час спустя, потрясенно оглядываясь вокруг. И явно не гостиница.

Лимузин не повез их в одну из высотных гостиниц в Сиэтле. Их доставили к причалу, где они пересели в моторную лодку.

– Чейз, – спросила Энни, стараясь перекричать рев двигателей, – куда мы направляемся?

Чейз, который начал догадываться, что знает ответ на этот вопрос, посмотрел на лоцмана.

– Не говорите мне, что мы едем на остров, – сказал он.

Лоцман ухмыльнулся.

– Точнее некуда, на остров.

Чейз застонал.

Энни посмотрела на него, когда он сжал поручень и уставился на бурлящую воду. По его губам она прочла слово, которое он не произнес вслух, и ее уши покраснели.

Теперь, стоя в этой комнате, она бы сама с удовольствием произнесла то слово.

Клочья тумана, скользившие перед носом лодки во время путешествия, поднялись, когда они достигли цели. Огромные деревья спускались по холму к каменистому берегу острова. Высоко среди деревьев располагался великолепный дом. Творение из красного дерева и стекла. Крепость на скале, гордо вздымавшаяся над проливом.

Деревянные ступеньки вели вверх по морщинистому утесу. Энни вскарабкалась по ним, отказавшись от протянутой руки Чейза. Она внушала себе, что, когда они поднимутся наверх, она обязательно увидит там еще что-то, кроме дома. Гостиницу. Здания. Курорт…

Но там был только дом, и, когда Чейз открыл дверь и вошел внутрь, она последовала за ним.

Комнаты, через которые они проходили, изумляли. Кухня – белая и сверкающая, без единого пятнышка. Ванная комната – с глубокой джакузи и душем, расположенным напротив стеклянной стены, так что казалось, что он находится прямо в лесу. Гостиная. Когда Энни вошла в нее, солнечный свет внезапно пробился через огромную застекленную крышу, и белые стены и светло-бежевый пол окрасились в золотистый цвет.

Традиции древней нации, к которой принадлежал мистер Танака, проявились в элегантном и простом декоре комнаты: соломенные татами на полу, очаровательная ширма, которая служила задником для черного лакированного столика, и большие подушки из черно-белого шелка, разбросанные по полу перед камином из камня. Сдвигающиеся стеклянные двери, по бокам которых стояли белые вазы с ветками ивы, открывали вид на причал.

А в спальне у Энни перехватило дыхание, и она про себя повторила ругательство Чейза. Если гостиная их отсутствующего хозяина была, несомненно, японской, то спальня отражала европейские вкусы мистера Танаки.

Пол был покрыт белым ковром, таким пушистым и мягким, что Энни захотелось снять тапочки. Одна стена была зеркальной, другая – стеклянной, и через нее открывался вид на лес и пролив. Мебели оказалось совсем мало, но она была очень красивой. Тиковый туалетный столик. Такой же комод. Кресло-качалка.

И кровать.

Огромная круглая кровать, поднятая на платформе к шестиугольной застекленной крыше и задрапированная десятками ярдов черно-белого шелка.

Энни заставляла себя успокоиться.

Сосчитай до десяти. До двадцати. Сосредоточься на поиске точки спокойствия внутри себя. Не этому ли она училась целых шесть недель на курсах по практике дзэн-дыхания прошлой зимой?

Глубокий вдох. Задержать дыхание. Раз. Два. Три. Четыре.

Энни выдохнула. Не получается. Она видела только кровать. И думала только о том, что рядом с ней стоит Чейз и его лицо выражает искреннюю невинность.

– Черт, – сказала она и, поскольку было совершенно ясно, что ей ни на йоту не удалось усмирить свой гнев с помощью дыхания, решила применить вполне ощутимые способы… Развернувшись, она ткнула своего бывшего мужа кулаком в живот. Как в железо – у Чейза всегда было великолепное тело, которое не изменилось и сейчас. Это разозлило ее еще больше, тем более что она почувствовала отдачу от удара в руку и в плечо. Но неважно, вознаграждена хотя бы выражением потрясения на его лице.

– Эй, – сказал он, отпрыгивая на шаг назад. Судя по ее лицу, она с удовольствием убила бы его. – Эй, не принимай это так близко к сердцу, слышишь?

– Не принимать близко к сердцу? – Энни уперла руки в бока и раздраженно уставилась на него. – Не принимать близко к сердцу? – Ее голос срывался на визгливое сопрано.

– Да. – Чейз потер живот. – Не нужно так жестоко наказывать за простую ошибку.

– А, так это ошибка? Хорошо. – От сильного выдоха кудряшки взлетели надо лбом. – Большая ошибка, Купер, потому что, если ты думаешь, что я… что ты и я… что мы будем вместе спать на этой… на этой кровати, что мы вернемся в прошлое…

– Послушай, – сказал он осторожно, – я знаю, что ты расстроена, но…

– Вот-вот. Говори, что я расстроена. Тогда я закрою рот, и тебе не придется выслушивать правду.

– Энни…

– Позволь мне кое-что сказать тебе, Чейз Купер. Этот номер мог бы пройти у тебя несколько лет назад, но не сейчас. Я вовсе не та маленькая пустышка, за которую ты всегда меня принимал.

– Энни, я никогда не думал…

– Нет, ты думал так, но это уже неважно. Ты привык обращаться со мной, как будто у меня в голове нет ни одной мысли.

– Клянусь, ничего подобного. Я по-прежнему не понимаю, о чем ты говоришь!

– Ну что ж, я тебе разъясню. Вспомни о тех старых добрых временах, когда ты таскал меня с собой на все эти ужасные обеды и благотворительные вечера. – Надо отдать ему должное, он сумел изобразить полное недоумение. Если бы она не видела его насквозь, то могла бы поверить… – Я знаю, как ты беспокоился, что твоя бедная маленькая женушка не сумеет держать себя как надо.

– Что?

– А когда оказалось, что я сумела, ты просто… просто бросал меня на съедение этим акулам и удалялся.

– Энни, ты сошла с ума. Я никогда…

– Это тогда ты решил, что мог бы получить гораздо больше удовольствия, если бы оставлял меня дома?

Удивление на лице Чейза сменилось смущением.

– Кто-то из нас сходит с ума, – пробормотал он, – и абсолютно ясно, что не я.

Энни с вызовом подняла подбородок.

– Ты думаешь, я обрадовался, когда ты перестала ходить со мной на все эти обеды, обрадовался потому, что мечтал развлекаться в одиночку?

– Это сказал ты, не я.

– Черт возьми, как же ты умеешь переворачивать все с ног на голову!

– В чем дело, Чейз? Ты не в состоянии вынести правду?

– Ты полагаешь, я забыл, что перестал брать тебя с собой потому, что ты ясно дала понять, насколько все это ненавидишь?