он тогда любил, и то, как все огни елки хрустальным дрожанием отражались в ее широко раскрытых глазах, когда она с высокой ветки срывала мандарин». Он попытался представить, как «эмигранты плачут вокруг елки, напялили мундиры, пахнущие нафталином, смотрят на елку и плачут. Где-нибудь в Париже. Старый генерал… вырезает ангела из золотого картона… Он подумал о генерале, которого действительно знал, который действительно был теперь за границей, – и никак не мог представить его себе плачущим, коленопреклоненным перед елкой…»

И вот, наконец, нужный образ явился. Новодворцев представил себе: вот «европейский город, сытые люди в шубах. Озаренная витрина. За стеклом огромная елка, обложенная по низу окороками; и на ветках дорогие фрукты. Символ довольствия. А перед витриной, на ледяном тротуаре… И, с торжественным волнением, чувствуя, что он нашел нужное, единственное, что напишет нечто изумительное, изобразит, как никто, столкновение двух классов, двух миров, он принялся писать. Он писал о дородной елке в бесстыдно освещенной витрине и о голодном рабочем, жертве локаута, который на елку смотрел суровым и тяжелым взглядом. “Наглая елка”, писал Новодворцев, “переливалась всеми огнями радуги”»233.

Вероятно, только такой блистательный мастер слова, как Набоков, мог найти столь точно отражающий отношение большевиков к рождественскому дереву и столь неожиданный и редкий, примененный к нему эпитет.

Антиелочные статьи, публиковавшиеся в то время на страницах советской периодики, были, безусловно, далеко не такими изысканными, но зато всем понятными и не требовавшими дополнительных разъяснений. Так, поводом для «искреннего негодования трудящихся» послужило размещенное на страницах «Правды» накануне нового, 1929 года объявление Универпочты о рассылке наборов елочных украшений. В редакции газет посыпались письма возмущенных читателей: «Меня, как безбожника, ведущего антирелигиозную пропаганду среди учащихся и рабочих, удивляет, почему газета “Правда” в своих объявлениях на весь СССР публикует, что Универпочта предлагает ЕЛОЧНЫЕ УКРАШЕНИЯ… Предлагаю Универпочте поставить на вид за то, что она способствует старому быту, рассылая всякую мишуру и разную дребедень для украшения елок»234.

Центральные, а вслед за ними и местные власти издавали распоряжения по изъятию из магазинов и кооперативных лавок «предметов религиозного культа», и в частности «рождественских атрибутов» (поздравительных открыток, свечей, елочных игрушек и т. п.)235. Исследователь истории города Москвы Ю.А. Федосюк, называющий себя «обожателем праздничной елки», детство которого пришлось на рубеж 1920–1930-х годов, вспоминал, что в то время в Москве закрылись елочные базары, прекратился выпуск елочных украшений и свечей, а устройство елки строго возбранялось. Тем не менее «маленькие елки потихоньку рубились в подмосковных лесах и тайком, в мешках, обложенные тряпьем, привозились в московские квартиры»236.

Советские газетные публикации того времени дают яркое представление о мерах, направленных на противостояние Рождеству, и способах их применения. Так, в статье «Небо – попам, земля – наша!», напечатанной в газете «Вечерняя Москва» 25 декабря 1932 года, сообщалось об открытии в магазине антирелигиозной литературы на Сретенке выставки плакатов и новых поступлений. Среди прочих особо рекламировалась специально написанная для школьников книга Градова «По Евангелию!»237 В тот же день в «Правде» от имени ЦК ВЛКСМ, Наркомпроса и ВЦСПС было опубликовано инструктивное письмо «Порядок проведения школьных каникул», где всем нижестоящим органам предписывалось «охватить во время каникул всех детей в городе и в деревне культурно-массовыми и оздоровительными мероприятиями, организованными в живых и красочных формах», которые следовало противопоставить «религиозным влияниям со стороны классово чуждых элементов и отсталой части населения»238. Но что могло сравниться по красоте и привлекательности с нарядно украшенной елкой?

Обложка ноябрьского номера журнала «Юные безбожники» за 1931 г.

Кустарное производство елочных украшений, и без того уже влачившее в стране жалкое существование и находящееся на грани самоликвидации, было свернуто. С конца 1927 года государство стало применять жесткие административные и даже репрессивные меры против кустарей239. Московский областной союз потребительских обществ запретил кооперативным магазинам «продажу елочной дребедени и украшение витрин к Рождеству»240. Артели либо закрывались одна за другой, либо находились на полулегальном положении. По воспоминаниям жителей деревень бывшей Круговской волости – центра кустарного производства стеклянной елочной игрушки в России, – только немногие мастера продолжали в эти годы изготавливать елочные игрушки, и то лишь для своих детей. Большинство же стеклодувных артелей перешло на производство термометров и лабораторного химического оборудования241. Деятельность их жестко регламентировалась. Кустарное производство могло быть только индивидуальным – наем рабочих категорически запрещался242.

Что касается мелких фабрик, то они вообще были ликвидированы. Так, например, знаменитая Клинская фабрика елочных игрушек в начале 1930-х годов была закрыта. Одного из бывших ее хозяев репрессировали. Старые – рождественские – игрушки должны были быть изъяты из детских садов и школ.

Большую роль в борьбе с елкой и елочной игрушкой сыграл журнал «Юные безбожники» – орган ЦК ВЛКСМ, Наркомпроса и Центрального Совета Союза воинствующих безбожников, издававшийся в Москве с марта 1931 по январь 1933 года243. Помимо статей о методах антирелигиозной пропаганды, анонсов детской атеистической литературы и материалов для инсценировок и литмонтажей значительное место в журнале занимала «антиелочная» и «антиигрушечная» беллетристика, отличавшаяся крайней категоричностью и воинствующей риторикой. Так, в рассказе для октябрят В. Смирновой «Чей праздник» елочная игрушка изображалась не просто как чуждый, но и как абсолютно ненужный советскому ребенку предмет. И если «цветные бусы, пестрые блестки, круглые коробочки, картонные звезды», покачивающиеся на еловой ветке в руках уличного торговца, детям в соответствии с сюжетом публикуемого рассказа были просто неинтересны, то «толстая голая кукла с крыльями из марли» все же привлекла их внимание. «“Это летчик?” – спрашивают ребята. – “Это ангелочек на елку”. – “А зачем он?”». «Скоро будет праздник, – заключала автор. – Праздновать будут капиталисты за границей, толстые нэпманы, кулаки, жадные торговцы и всякие отжившие старушки… Это чужой, не наш праздник. Мы его и знать не хотим»244.

Долой поповское рождество,

Мерцанье свечей на зеленых ветках —

По-большевистски войдем в боевой,

Последний год пятилетки!

Нам противны попов слова,

Ерунду о боге слушать доколе!

Не в церковь пойдем в дни рождества,

А все как один в школу! —

призывал своих читателей журнал245.

В репортажах с мест сообщалось о ходе антирождественских кампаний, их содержании, разновидностях и результатах:

В антирождественскую кампанию на родительских собраниях 1-го и 2-го концентра ячейкой Союза воинствующих безбожников Будской школы-семилетки были поставлены доклады о происхождении рождества. По трем группам было проведено шесть бесед