на антирелигиозные темы, и на общем собрании учащихся был устроен доклад на тему о вреде каких бы то ни было религиозных праздников.

Пионеры-безбожники Ушакинской школы Тосненского района во время антирождественской К° усилили сбор денег на танк «Безбожник». Собрано 19 руб. 50 коп.

Школьники Ибресинской школы II ступени организовали в день «рождества» субботник на лесозаготовках, поставив своей целью добиться, чтобы в поповский праздник темп лесозаготовок не был снижен246.

«Гадание, ряжение, рождественская елка, рождественские украшения – все это пережитки дикарских времен», – внушали авторы статей юным читателям и противопоставляли рождественской символике символику новую, советскую: «Вифлеемская звезда не светилась никогда, засияла вечная у нас пятиконечная!»247

Символика ели, связанная в русской народной традиции с темой смерти248, также была использована для отстранения детей от елки. Встраиваемая в такой идеологический контекст, елка должна была вызывать негативные, скорбные, горестные ассоциации: «Неисправимые обыватели тащили по домам рождественские елки. Елочные ветки куриным следом рассыпались по белому снегу; казалось, что в городе умерло много людей и их хоронили»249. Исследуя феномен детской тревожности и детского страха, советские педологи утверждали, что именно елочные персонажи, в частности Дед Мороз (как «живой», так и «игрушечный»), часто пугают маленьких детей, и потому от них следует отказаться250. Принципу «здоровой реалистичности», необходимой для правильного воспитания подрастающего поколения, они противопоставляли «стилизаторскую искусственность», которую и воплощали, с их точки зрения, елочные игрушки251.

Такая агрессивная антиелочная кампания не могла не принести своих плодов. Среди детских высказываний рубежа 1920–1930-х годов встречались и такие: «У меня елочные игрушки есть – я их всех в печке сожгу»; «буржуй стоял около елки, а красноармеец зарядил патроны и прямо в него»252.

Однако во многих случаях на антирождественские воспитательные меры дети, которые знали, что такое елка, отвечали своими контрмерами. Так, например, накануне Рождества 1931 года в стенной газете одной из саратовских школ появилась статья, заканчивавшаяся призывом не ходить в рождественские праздники в школу, а лучше навестить ее автора дома, чтобы увидеть там великолепно украшенную – «золотую», по его словам, – рождественскую елку253.

Несмотря на настоятельное «выдавливание» Рождества из советского праздничного календаря, население продолжало его отмечать. Бороться с этой традицией было чрезвычайно трудно: не случайно в начале 1930-х годов антирождественские кампании постоянно проводились во всех советских школах254. Несмотря на это, учителя отмечали тот факт, что в первые дни Рождества в некоторых городских школах отсутствовало от половины до двух третей школьников. А в Ленинграде был зафиксирован случай полной неявки на уроки учащихся нескольких школ центральных районов255. За неимением елки люди тайно наряжали дома то, что хоть как-то могло ее заменить, – растущие в горшках фикус, бегонию, алоэ. Автор одних воспоминаний рассказывала о том, как ребенком она ежедневно украшала елочными игрушками перенесенный в дальнюю комнату (от чужого взгляда подальше) растущий в глиняном горшке цветок, играла с такой «елкой», любовалась ею, но каждый вечер игрушки снимались и цветок возвращался на место256. Елочные игрушки прятали подальше – «до лучших времен». И, несмотря ни на что, как вспоминала в 2003 году ленинградка 1916 года рождения, в ее доме, как и во многих других, «елка была обязательно»257.

Эмигрантские «Последние новости» со ссылкой на московского корреспондента Sunday Times сообщали 26 декабря 1932 года, что, хотя антирождественская кампания в Москве и проходит по обычной программе – «с митингами безбожников, богохульными процессиями и т. д.», магазины Торгсина, обычно закрывающиеся в шесть часов вечера, работали накануне до полуночи – так велик был поток желающих приобрести рождественские яства и украшения для елки258.

Мальчики и девочки продолжали мечтать о елке, и даже противодействие родителей-партийцев не могло этому помешать. Елена Боннер писала в своих мемуарах о том, как в 1928 году потребовала у родителей нарядить елку. Отчим пытался объяснить пятилетнему ребенку, что елка «буржуазна» и «атавистична». В результате Люська (как звали Елену в детстве) стала, по ее словам, хорошо понимать всю «антипартийность» своего желания, но это делало елку только еще более притягательной259.

Агрессивная запретительная кампания против Рождества, «буржуазной» елки и ее атрибутов оказалась малоуспешной. Новые, революционные празднества не смогли их ни вытеснить, ни заменить: Рождество оставалось для большинства советских людей, и особенно детей, едва ли не самым любимым и с нетерпением ожидаемым праздником. Елка по-прежнему была любима, востребована и не забыта, хотя и запрещена.

Вскоре власть поняла свою ошибку и накануне нового, 1936 года вернула рождественскую елку, получившую отныне статус новогодней, удачно вписав это радостное событие в общий концепт «счастливого советского детства».

Пионер-барабанщик; папье-маше, ручная роспись, слюда; 1940–1950-е гг.; реставрация. Из коллекции Л. Блатт

Глава 4

«Блестящий воспитатель». Елочная игрушка как инструмент наделения «советскостью»

Елочка-елка, погляди вокруг,

Сколько здесь товарищей,

Сколько здесь подруг!

У тебя на ветках звезды загораются,

А с портрета Сталин смотрит, улыбается!

Н. Саконская. Елочка, елка (песенка). 1938

Да, веселые елки опять

Будут детям огнями сиять.

Так скажем же, дети, спасибо ему,

Защитнику, другу, отцу своему,

Великому нашему Сталину!

К. Чуковский. Елка. 1944

«Жизнеутверждающая», «веселящаяся» и «радостная» сталинская Культура Два260 отлилась не только в классическую формулировку «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее»261, но и в целый ряд канонических, знаковых определений и понятий, связанных с детьми («Нигде нет такой заботы о детях, как у нас! Наши дети – самые веселые, самые здоровые, самые счастливые дети в мире!»262). Богато украшенная, сияющая елка становилась отныне символом новой, «советской» радости, веселья и изобилия263, а новая советская елочная игрушка призвана была в материализованной и внешне очень привлекательной форме воплощать, фиксировать и пропагандировать достижения советской власти и преимущества социалистического строя. Как утверждалось в одной из передовиц советского журнала «Игрушка», сейчас «вряд ли нашлись бы люди», «которые бы осмелились, как они это делали всего несколько лет назад, оспаривать большое педагогическое значение» новогодней елки и елочных украшений. Педагоги – «левые загибщики», «ославившие это прекрасное детское развлечение как буржуазную затею»264, были развенчаны и гневно заклеймены.

Образцовая новогодняя