Поэма «Последняя электричка» посвящена советским проституткам. Вряд ли цензор понял это, когда она была напечатана. В сборник 1964 года «Антимиры» она не вошла: видно, цензура спохватилась (к счастью для читателей, довольно поздно).

Официально в СССР нет больше ни воров, ни проституток, хотя воры могут и попадаться, как исключительный случай. Однако в упомянутой поэме Вознесенский утверждает открыто, что вагоны позднего поезда переполнены ворами и проститутками, которые едут по домам на ночлег (Кругом гудят гитары и воры… у них свои ремесла, они сто раз судились, плевали на расстрел).

Вознесенский не упоминает слово «проститутка», потому что недалекому цензору стало бы все понятно. Он путает его, говоря о девушке. На самом деле здесь речь идет о двух девушках – одна, о которой он читает стихи, а другая, которая слушает о первой. Это «вторая» имеет свое ремесло, которое не упоминается. Слова ее не воспроизведены, потому что нецензурные. Она «с челкой и пудрой в сантиметр». Ее общество – это «малаховские ребята» (Малаховка соответствует лондонскому Сохо, где собираются жулики, воры и проститутки всей страны).

Заключение Вознесенского необычное и храброе. Для Вознесенского эта проститутка лучше любой «честной» девушки, она чище идеализированной Беатриче.

Такого утверждения еще не сделали ни Евтушенко, ни Мартынов, ни Соснора, ни любой другой советский поэт.

Партия послала Вознесенского в Сибирь, познакомиться поближе с великими стройками коммунизма, с доменными печами и прочее.

Вознесенский выполнил задание частично, он подошел вплотную к объектам первой важности: это были голые сибирские бабы (см. «Сибирские бани»).

До Вознесенского советский читатель привык считать мастера спорта, как героя партии, которого нужно уважать чуть ли не как Бога.

Когда же Вознесенский встретил впервые мастера спорта Н. Андросову, он тут же смекнул, что спорт бывает разный. Зачем красивой женщине быть в вертикальном положении, когда многие предпочитали бы ее в горизонтальном («Я к ней вламываюсь в антракте. Научи, говорю, горизонту… А она молчит, амазонка… А глаза полны такой – горизонтальной тоской»).

Вознесенского ругали, критиковали, брали на попечение… Ничего не помогло. Решили подкупить и послали его за границу, надеясь, что он напишет о несчастной жизни в капиталистической Италии. Однако, вернувшись оттуда, он нарисовал немного другую картину: из спальни жена выкидывает старого мужа, в ресторане появился кто-то в костюме Адама, везде объявления с адресами милых женщин, все и всюду хохочут. Советская делегация, увидав все это, забыла о своих делишках… Где-то в России некая Н. озябла без Андрея, который, с позволения, сказать, подогревал ее. А в это время в Риме молодежь, да и не только молодежь «шуры-муры и сквозь юбки до утра…», «светят женские тела» («Римские праздники»), а какие-то старички щупают Лоллобриджиду («Антимиры»)…»

Помимо работы в журнале я организовывал творческие вечера литераторов, актеров, художников, с которыми дружил или был просто знаком. Эти вечера проходили не только в Москве, но и в других городах. Заниматься подобной «предпринимательской» деятельностью в брежневские времена было непросто и, я бы даже сказал, небезопасно. Подобные массовые мероприятия жестко контролировались партийными и чекистскими органами. (Могу вспомнить вечер в Доме архитекторов, организованный мной в конце 1981 года в связи с выходом первой посмертной книги стихов Высоцкого «Нерв». Улицу Щусева в районе ЦДА практически перекрыли конной милицией. Вечер вызвал неудовольствие власть предержащих. Директора Дома сняли с работы, клуб книголюбов на время закрыли.)

Для выездов в дальние точки, подмосковные города, соседние области требовался транспорт. Вот почему я регулярно обращался к друзьям, имевшим личные или служебные авто, с просьбой составить компанию звездам советской культуры. Однажды я попросил своего друга Евгения Штерна, инженера по профессии и любителя поэзии, помочь в осуществлении очередного вояжа.

Вот его необычный мемуар, написанный специально для данной книги.

Черный ворон с синими очами…

Однажды, это было в 1987 году, мы поехали на завод в подмосковный город Дзержинский по приглашению местного актива, попросившего Феликса Медведева организовать встречу с Андреем Андреевичем Вознесенским. Я, как всегда в таких случаях, исполнял роль водителя. Андрей Андреевич сидел рядом. Мой «опыт» давал уверенность, что встреча обречена на успех. До визита в Дзержинский мы с Феликсом сопровождали Беллу Ахмадулину в городок Киржач, что во Владимирской области (кстати, мы тогда еще не знали, что детство Вознесенского прошло именно там). Четырехчасовое выступление Беллы Ахатовны было воспринято залом, как некий таинственный сеанс чего-то запредельного, почти божественного.

Итак, проехали дымную Капотню, вот и Дворец культуры завода. Переполненный зал, публика в нетерпении…

Вознесенский читает:

В час отлива, возле чайной

Я лежал в ночи печальной,

Говорил друзьям об Озе и величье бытия,

Но внезапно черный ворон

Примешался к разговорам,

Вспыхнув синими очами,

Он сказал: «А на фига?!»

Я стоял за кулисами и слушал… В душе рождались воспоминания, собственные ассоциации… Представил себе чайную на берегу моря или океана, накатывающие волны, шум прибоя, крики чаек, одинокое одноэтажное здание с двускатной крышей и тремя фронтонами. Два фронтона по торцам здания, а один в центре, над входом – на нем вывеска «Чайная». Само здание желтое с белыми пилястрами по углам, только что выбеленное. И вдруг начинается отлив… Когда начался отлив, люди побежали в чайную, чтобы занять очередь, взять в разлив граммов 150 водочки, а на закуску поджарку, хотя в ней одно сало… На улице жара, а в чайной душно. Пахло свежей известковой побелкой и жареным луком…

И тут же, возле чайной, в тени под эвкалиптом лежит в тоске печальной сам Вознесенский в белом костюме и шарфике, в черной широкополой шляпе, несмотря на жару, и разговаривает с какой-то птицей, невесть откуда взявшейся. Люди выходили из заведения, подходили к поэту, и он им рассказывал про Зою и о том, как ему хорошо живется, что даже пить не хочется.

«И почему, – думал я, – не написать: «В час разлива, возле чайной…», ведь в час разлива можно было зайти в чайную, подойти к прилавку, заказать стопку-другую водки в разлив, отмеренной продавщицей в белом накрахмаленном кокошнике в специальный мерник и перелитой в граненый стакан, эскиз которого сделала сама Вера Мухина. Здесь же у стойки заказать какую-либо закуску и, отоварившись, отойти к алюминиевому столику с пластмассовой столешницей. И так повторять много раз, пока тебя не разбудят и не скажут, что отлив прекратился и чайная закрывается. В проушины стального засова повесят амбарный замок и контрольный замок с проложенной белой бумажкой, на которой распишется завчайной и поставит общепитовскую печать. Утром завчайной придет проверит, не продырявлена ли бумажка ключом или отмычкой, та самая ли эта бумажка с хозяйской подписью и печатью, и откроет заведение. И все пойдет по кругу, а Андрей Андреевич Вознесенский будет продолжать и продолжать рассказывать про Зою и Н. С. Хрущева, невзирая на наглую, черную птицу с синими глазами и не обращая внимания на то, что недалеко от места их беседы кого-то мутит и выворачивает наизнанку.