Никогда не видел черных птиц с синими глазами! Впрочем, я не орнитолог.

Вспомнился Эдгар Алан По в переводе М. Донского:

Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной

Для своих мечтаний – в дебрях философского труда.

Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,

Вдруг – негромко стукнул кто-то. Словно стукнул в дверь…

Да, да!

«Верно, гость, – пробормотал я, – гость стучится в дверь.

Да, да!

Гость пожаловал сюда».

…

И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,

Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,

Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,

Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,

Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,

Хриплым карком: «Nevermore».

(Это уже перевод М. Зенкевича)

Зал затих и слушал с замиранием все, что Он читал. Он читал о том, как на перекрестке на Купавну бьют женщину:

Бьют женщину. Блестит белок.

В машине темень и жара.

И бьются ноги в потолок,

Как белые прожектора!

Бьют женщину. Так бьют рабынь.

Она в заплаканной красе

срывает ручку как рубильник,

выбрасываясь на шоссе!

И взвизгивали тормоза.

К ней подбегали, тормоша.

И волочили и лупили

лицом по лугу и крапиве…

Подонок, как он бил подробно,

стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!

Вонзался в дышащие ребра

ботинок узкий, как утюг.

Прошел концерт, погасли рампы… Молчаливо и одухотворенно люди покидали зал… Стали приглашать на банкет. Но Андрею Андреевичу было не до банкета. Не знаю почему. Я с ужасом заметил, что Он был одет в черную фетровую широкополую шляпу, белое пальто, его шея, как у Айседоры, обмотана длинным белым шарфом, концы которого развевались знаменем на флагштоках. Он отказался от банкета – и мы по окружной дороге поехали в Переделкино. Справа раскинулась Москва в неоновых огнях. Проезжая мимо магазина с неоновой вывеской «Мебель», я обратил внимание Вознесенского и Медведева на зловещее мигание буквы «М», она мигала-мигала и совсем потухла. От неожиданности я притормозил, хотел сказать, спешился. Андрей Андреевич повернулся ко мне и грустно промолвил: «Этим сказано все!»

Я дал форсаж, и мы поехали дальше.

Позже, когда я стал профессионально заниматься стандартизацией и сертификацией, я видел, как безграмотно это делается в нашем королевстве. Да и зачем делать что-то грамотно, толково, когда доллары сами так и прут из-под земли? Я вспоминал Вознесенского: «Раб стандарта, царь природы, ты свободен без свободы. Ты летишь в автомобиле, а машина без руля». Еще я вспомнил его слова «Этим сказано все» и по поводу чего это сказано…

В память о той давней встрече у меня сохранилась книга поэта с надписью: «Жене Штерн от автора с самыми сердечными пожеланиями. Вознесенский, 1987 г.».

В восьмидесятые годы по инициативе киевского общества любителей книги я проводил в столице Украины творческие вечера известных советских поэтов, актеров, юмористов. Среди гостей Киева были Арсений Тарковский, Аркадий Арканов, Римма Казакова, Валентин Гафт… Все шло хорошо.

Пригласил в Киев Андрея Вознесенского. Заманить его туда было непросто, он часто выезжал за рубеж, регулярно выступал на московских подмостках. Но, что говорить, приличный гонорар за авторский вечер и обещание, что он будет читать стихи в самом престижном зале Киева, сделали свое дело. Поэт согласился.

Местные книголюбы постарались: отпечатали красочные афиши, распространили билеты, даже запаслись только что вышедшим сборником Вознесенского для продажи перед концертом.

Людмила Зубрицкая, глава киевского общества книголюбов, чтобы не было нареканий от партийных органов, решила подстраховаться и вместо меня в качестве ведущего пригласила во всех смыслах «своего» Виталия Коротича (шел 1983 год).

Но, узнав о приезде Вознесенского, украинские власти всполошились. Цековские ревнители тихого порядка в последний момент испугались и отменили выступление опасного «москаля», на которого когда-то Хрущев орал благим матом.

Что произошло дальше, рассказывает в своей книге «Киев и «Киевлянин» (Киев, 1995) краевед и библиофил, мой друг Виктор Киркевич:

«Позвонили Вознесенскому, дескать, Коротич заболел, выступление отменяется, не приезжайте. С присущим им наплевательством они забыли предупредить Коротича о его «болезни». А тот звонит в Москву и спрашивает, в каком вагоне едет Вознесенский, чтобы его встретить.

Произошел огромный скандал. Ведь ко всему прочему надо было возвращать деньги за распроданные билеты. Огорченным киевским книголюбам досталось по полной программе: заклеивание афиш, уплата неустойки за залы, разборки со зрителями, сочинение объяснительных руководству… Обидно, что в том инциденте наказали не виновных, а инициативных, тех, кто хотел только хорошего – встретиться с любимым поэтом.

Традиционные встречи с московскими знаменитостями, организуемые Феликсом Медведевым, запретили, Л. Зубрицкую уволили».

А вот как сам Андрей Вознесенский комментирует в книге «На виртуальном ветру» (Вагриус, 1998) ту сорвавшуюся поездку:

«В самом роскошном Киевском театре были распроданы билеты на мой вечер. Должен был открывать выступление В. Коротич. Накануне, перед ночным поездом, меня перехватил звонок. Плачущая администратор просила сдать билет, сказав, что в театре начался срочный ремонт и вечер отменяется. «А в другом театре, где я выступаю на следующий день, тоже ремонт?» – спросил я. «Ну, конечно», – ответил упавший голос. В то время секретарем по идеологии Украинского ЦК был Кравчук. Говорят, он сам занимался «ремонтом» театров».

Работая над этой книгой, я встретился с Владимиром Петровичем Енишерловым (заведующим отделом литературы «Огонька» до 1987 года, ныне главным редактором журнала «Наше наследие»). Спросил его о контактах с Андреем Вознесенским, который стал сотрудничать с журналом после ухода из него А. Софронова.

Вот что он рассказал:

– Когда Виталий Коротич еще жил в Киеве (это было до Чернобыльской катастрофы), а бывшего редактора уже убрали из «Огонька», в журнале наступило безвластие. Длилось оно месяца два. Именно в это время на съезде писателей академик Дмитрий Сергеевич Лихачев призвал вспомнить о забытых и полузабытых русских поэтах, доселе запрещенных цензурой. Наш отдел литературы за короткий срок сумел подготовить к публикации стихи Николая Гумилева, расстрелянного большевиками в 1921 году.

Вскоре после этого Андрей Вознесенский предложил «Огоньку» «рассекретить» творчество Владислава Ходасевича, умершего в эмиграции.