— Конечно, Татьяна, делайте все, что возможно. И звоните мне, если найдете что-нибудь новое. Всего доброго.

Он уже собрался вешать трубку, но я его остановила.

— Подождите минуточку, Алексей Петрович. У меня к вам еще один вопрос. Охранник, который погиб при ограблении…

— Михаил Хаврошин?

— Да. Что вы можете о нем сказать?

— Ничего плохого, кроме хорошего. Непьющий, спокойный, исполнительный, прекрасный специалист, с работой справлялся просто блестяще… Мне искренне жать, что с ним так получилось.

— А вы знаете, что он сидел?

На том конце трубки опять воцарилось молчание. На этот раз Белов молчал несколько дольше, очевидно думая, стоит ли мне говорить правду. Наконец он ответил:

— Знал. Меня уже и в милиции этим вопросом мучали. Возможно, я допустил ошибку, но у меня до сих пор не было никаких оснований жалеть о том, что я принял этого парня на работу.

— Значит, вы даже мысли не допускаете, что он мог быть каким-то образом связан с ограблением?

— Господь с вами! Как вы могли такое подумать?

— А вы знаете, за что он сидел?

— Что-то связанное с ограблением банка, по-моему…

— Вот именно. Во время ограбления он обезвредил систему сигнализации. А вы взяли его на работу охранником. Можно сказать, сами дали ему в руки ключи от музея.

— Но ведь нельзя же из-за одной оплошности вешать на человека ярлык на всю жизнь. Насколько мне известно, он сидел первый раз. И уж меньше всего он производил впечатление бандита, устроившегося на работу для того, чтобы обобрать музей. Поначалу, конечно, я сомневался, даже думал отказать ему. Когда я ждал его, то просто запугал сам себя мыслями об уголовнике, ожидал, что посетитель будет с ног до головы весь покрыт татуировкой, обязательно лысый, с перекошенным лицом и с топором в руке и войдет ко мне в кабинет, открыв дверь ударом ноги и оставив у себя за спиной парочку трупов. Однако я был приятно удивлен тем, каким этот парень оказался на самом деле. У него на лице было написано, что он хотел работать, а не воровать. Ведь если человек один раз оступился, это не значит, что он всю жизнь будет повторять свои ошибки. И никто не в праве его судить за ошибки молодости.

— Ничего себе ошибочка! Вы хоть знаете, о какой сумме идет речь? И уж, извините, ограбление банка никак не тянет на детскую шалость, за которую можно похлопать по попке, погрозить пальчиком и быть уверенным, что подобного больше не повторится.

— А вы не допускаете возможности, что в тюрьме он мог измениться? Там ведь не курорт. Если в зону попадает человек, не способный жить в подобных условиях, это может раз и навсегда отбить у него охоту вступать в конфликты с законом. Разве не так?

— Не знаю. Возможно. Но как тогда объяснить, что ограбление произошло именно тогда, когда вы взяли на работу этого парня? Просто совпадение?

— Может быть. Он ведь проработал довольно долго, и никаких претензий к его работе у меня не было. К тому же разве его смерть не доказывает его невиновность?

— Вовсе нет. Он мог быть убит своими же приятелями, скажем, чтобы не отдавать ему его долю. В особенности если им показалось, что за подобную работу он запросил слишком много. Ведь, если не ошибаюсь, вы сами говорили милиции, что ему очень были нужны деньги.

— Вы говорите ужасные вещи! Я просто не могу в это поверить! Это невозможно!

— Дай-то бог, чтобы вы оказались правы. Во всяком случае, ваше мнение о Хаврошине я приму во внимание. Хочу сразу вас предупредить, что милиция также придерживается мнения относительно причастности Хаврошина к этому преступлению. Так что вам я изложила версию следователя. Однако мне тоже кажется, что со стороны Хаврошина было просто неразумно, выйдя из тюрьмы, сразу же ввязаться в новое преступление. Однако мое мнение милиция в расчет брать не станет. А что касается лично меня, то я просто не привыкла отвергать какие бы то ни было, даже самые абсурдные, предположения только на основе впечатлений, не беря в расчет факты.

— Спасибо, буду знать. Но готов голову дать на отсечение, что он невиновен.

— Прекрасно. Если я узнаю что-нибудь новое, обязательно вам сообщу. Всего доброго.

— Подождите минуточку! Я тут по ходу разговора вспоминал, не было ли чего-то необычного за время работы Михаила…

— Что-нибудь вспомнили?

— В общем-то ничего особенного. Только один раз он пришел ко мне и сказал, что ему кажется, будто кто-то фотографирует наш музей с внешней стороны так, словно хочет запечатлеть расположение наблюдательных камер. Я мало что в этом понимаю, поэтому сказал ему, что все это полная ерунда. Скорее всего, если и снимали, то это были просто туристы. Не знаю, важно ли это, но, может быть, вам чем-то поможет…

— Хорошо. Спасибо. Я это учту. Всего доброго, Алексей Петрович, — я убрала трубку в сумку, и как раз вовремя, поскольку к моему столику уже приближался официант.

Уплетая за обе щеки салаты с гамбургером, я пыталась понять, добавил ли хоть что-то к моему расследованию разговор с Беловым.

Во-первых, мне показалось подозрительным, что он так легко согласился заплатить десять тысяч долларов. И это помимо того, что он выплачивает довольно приличный гонорар мне. За гроши-то я не работаю. Интересно, откуда у скромного директора музея такие деньги? Внешне он производил впечатление вполне добропорядочного гражданина. С другой стороны, если его репутация для него действительно дороже денег, тогда понятно. Только я не думала, что в наше время еще существовали подобные нравственные динозавры.

Во-вторых, мне также показалось подозрительным то, с каким рвением он защищал своего охранника. В его ситуации самым логичным было бы повесить на него всех собак. В самом деле, он принял на работу человека с судимостью, а через некоторое время в музее происходит ограбление. Казалось бы, с точки зрения простого обывателя, он должен рвать на голове волосы и клясть себя за то, что допустил подобную оплошность, полагая, что ограбление произошло именно по вине его нового сотрудника. У нас ведь не принято верить в человеческие добродетели. Сидел один раз, значит, обязательно сядет еще. Так ведь нет — директор головой ручается за этого Хаврошина и даже ни на минуту не допускает мысли, что он мог навести на музей дружков из своего прошлого.

Все это невольно наталкивает на определенные размышления. Однако в то, что Белов сам причастен к краже иконы Тверской Богоматери, я не верила. Уж кому-кому, а ему в этом точно не было никакого смысла. Икона, конечно, дорогая, но не до такой же степени, чтобы выкладывать приличные суммы на частного детектива и осведомителей. К тому же уж кто-кто, а он прекрасно разбирался в иконах и знал их реальную стоимость. Так что он бы наверняка выбрал более дорогую икону. Разве что допустить мысль о том, что он специально взял эту икону, чтобы отвести от себя подозрения? Нет, овчинка выделки не стоит! К тому же зачем ему, приличному пожилому человеку, обременять себя подобными неприятностями? Ведь если все раскроется… Зачем ему в его возрасте подвергать себя опасности попасть на старости лет в тюрьму?