Жить самостоятельно. Это как, в шестнадцать лет? Полная чушь! Исходим из того, что девочка индиго умна, конечно. Если б была глуповата, то не стоило бы искать второй смысл в ее словах. Но когда умный человек употребляет слова, не соответствующие их прямому смыслу… То он на что-то намекает.

Тогда и пообщаемся. Выходит, Юля хочет сказать, что раньше своего совершеннолетия домой не вернется? А до этой даты сумеет жить самостоятельно?

Бред. Милая Юля, любящая дочь — ни с того ни с сего заявляет, что сваливает из дома на как минимум два года? Чем же перед ней так провинились родители?

Нет, чушь, чушь.

И эта фраза: у меня есть друзья. Оксана сказала: все они в Энске. Что нормально для подростка, который пока не путешествовал, не ездил в командировки — рос себе в родном городе. За его пределами существует только Том. И Оксана о нем знает. Но почему же Юля пишет так, словно записку оставляет не для родителей, а для…

Для когото постороннего. Постороннего, однако вхожего в дом, поскольку он может прочитать ее записку. И при этом человека враждебного — поскольку Юля шифрует свой текст.

Неужто девочка опасалась Толи Овчинникова? Он в дом с легкостью вхож, и к нему бы первому обратились родители, поскольку он работает в полиции… Хм. Алексею неприятно было думать, что у Толи могло оказаться двойное дно. Он его не почувствовал, и это поставило бы под вопрос его сыщицкую проницательность… Нужно спросить родителей, кто у них бывал в последнее время, кто приходил во время мнимой болезни Юли.

Однако выводы делать рано. Это пока голые умозаключения. В конце концов, все то, что Алексей связал в один ряд, может оказаться лишь горсткой разрозненных событий: к примеру, Юля действительно заболела; записку написала, витая мыслями в облаках и не задумываясь над словами, поскольку уже предвкушала встречу с возлюбленным; с ним же Юля собиралась продолжить тренировки, так как парень тоже шахматист. Вот и рассыпается наша логическая цепочка. А в остатке получается, что Юля просто сбежала к своему Тому. К нему и ради него — К, а не ОТ.

Нет, Алексей в подобный расклад не верил, но вера — не доказательство. Просто голые умозаключения следует приодеть. Пиджачок там, брючки, носочки… Тогда они превратятся в факты. И им можно будет уже не верить, а доверять.

Алексей посмотрел на часы: около трех дня. Будем надеяться, что у супругов Шаталовых трудный разговор позади, и Оксана уже в состоянии ответить на вопросы детектива.

— Как у вас дела? — спросил он, услышав ее отклик в трубке.

Ответом ему был тяжкий вздох.

— Я надеялась, что Юра не вспомнит о детях сегодня… — хриплым голосом проговорила она. — Что сначала придет в себя, отдохнет… Но он вспомнил. Антошу.

— …Господи, — говорил Юра, раскачиваясь на стуле, — Господи, как ты допустил такое?! На моих глазах, понимаешь, Оксанка, на моих глазах нашего сына застрелили! Я видел, как брызнула струйка крови из его лобика… Я сначала испугался, что сам убил его, но сразу сообразил: не моя это была пуля, она спереди вышла… Налей еще водки, Оксанка, не спорь, хуже мне быть уже не может. Хуже — просто некуда… Я принялся стрелять автоматом, к сыну постепенно приближался, не прекращая огня, только смотрел на его пробитый затылочек, кровь светлых волосиках… он лицом вниз рухнул, сынок наш… Суки эти затихли, и я дошел до Антоши, наклонился, пульс хотел проверить, вдруг он еще жив, еще «Скорую» можно вызвать… Как вдруг меня что-то долбануло по голове. Я прямо в Антошу и ткнулся носом… Помню только вот это мгновенье — я хотел сына обнять, его тельце к себе прижать… А потом мрак наступил…

Оксана молча поднялась и обхватила голову мужа, притиснув к своей груди, будто пыталась эту бедную голову, разрываемую воспоминаниями, убаюкать, погрузить в сон. Подробности о красной струйке осколками гранаты вонзились в ее мозг, но Оксана знала: сейчас она должна быть сильнее Юры.

Она ничего не говорила, боясь спровоцировать новые воспоминания. А он пока хоть о Юле не спросил, слава богу.

Муж все подливал себе водки, и Оксана ему не перечила. Неожиданно, уже уплывая в туман алкогольного забвения, Юра задал вопрос о дочери. Оксана ответила кратко: «Она на сборах», — и мужа этот ответ удовлетворил.

Теперь Юра спал, и Оксана выразила готовность побеседовать с детективом.

— …Как я поняла, что дочь симулировала? Странный вопрос, — удивилась Оксана. — Любая мать такое учует. Нет, врача не стала вызывать, бы потом просто записку написала ее классному руководителю, я ведь в той же школе, где она учится, работаю, все свои… То есть на самом деле врач приходил, но я его не вызывала — его прислал наш мэр. Он очень заботился о Юлечке, она же гордость Энска! Кроме того, в начале учебного года мэр попросил ее заниматься со своими двумя сыновьями, давать мальчикам уроки шахмат — так что Юлечка была еще и учительницей его деток… Вот он и прислал врача. Тот пробыл недолго, сказал, что у Юли в горле имеется легкая краснота, но ничего опасного, и девочка вполне может посещать школу. Да только Юля все равно не пошла… Ультиматум? Нет, что вы, это совсем не в нашем стиле… Конечно, заключение врача на нас повлияло, мы принялись настаивать. Но никаких ультиматумов, просто уговаривали ее…

Что взяла с собой? Сумку с одеждой. Телефон, конечно, и свой планшет… Кстати, вот странность, мой телефон тоже пропал, я пару дней его искала, звонила на него, чтобы обнаружить по рингтону, но без результата. Уже стала думать, что Юля его с собой зачем-то взяла. Может, в темноте перепутала… Я часто оставляю свой сотовый в гостиной, в спальню не беру — не хочу, чтобы меня разбудили ранним звонком… А потом я наткнулась на свой мобильник в Юлином шкафу. Он был выключен, поэтому не звонил, когда я его искала. Зачем дочка его брала, а потом к себе в комнату положила, ума не приложу… Паспорт? Да, а как же. Банковская карточка… Тут вот немного странно. Я кое о чем попросила Толика… Ну не подавать же в розыск на собственную дочь! Она ведь не преступница, чтоб ее полиция искала! Влюбилась — в ее возрасте это нормально — и умчалась к своему Тому. Романтика, она только в юные годы настоящей и бывает… Я не хотела вести себя жестко, понимаете?

Да, так вот я попросила Толика, чтобы он потихоньку, негласно, проверял, не засветилась ли где ее карточка. Выяснилось, что Юля сняла с нее почти все наличные незадолго до того дня, когда она мне заявила о своем намерении съездить к Тому. На счету оставалась совсем небольшая сумма, и ее забрали уже неделю спустя после ее побега в одном из банкоматов Реутова — город такой есть, знаете? А на камере у банкомата засветился какой-то шкет лет двенадцати. В общем, мы решили, что у нее карточку украли… А может, дочка сама ее выбросила, да еще код к ней приложила — специально, чтобы ее чужой подобрал и засветил подальше от самой Юли… С нее станется, она умная девочка.

Что я знаю о ее парне? Да почти ничего. Даже совсем ничего… До меня случайно долетели слова, когда я мимо ее комнаты проходила: мол, жду не дождусь нашей встречи, Том… Я не подслушивала, не подумайте — некрасиво шпионить за собственными детьми. И Юля знала: я никогда подслушивать не стану. Она привыкла к тому, что мы уважаем ее право на частную жизнь. Звучит высокопарно, да?