Марьяна шла медленно. Как всегда по утрам в последнее время, она чувствовала себя совершенно разбитой, но сегодня к привычной многодневной усталости добавилось неизвестно откуда взявшееся чувство вины. Может быть, сон был тому причиной?

Сегодня ночью она видела своих родителей – впервые за долгие годы. Да что там – за всю жизнь, наверное! Они были еще совсем молодыми, как на выцветшей черно-белой свадебной фотографии в альбоме. Такими Марьяна их не помнила. Отец еще не хмурил брови, и у маминых губ не залегла глубокая складка… Они шли куда-то, держась за руки, а она пыталась их догнать, окликнуть, сказать что-то важное – и не могла. Потом падала от бессилия прямо в дорожную пыль и плакала, совсем как в детстве.

Кажется, собственный плач и разбудил ее. Она открыла глаза, когда за окнами еще стояла густая темнота, по щекам текли слезы, и даже подушка была мокрой. Сколько ни старалась, заснуть снова так и не смогла… Мысли, проклятые мысли не дали!

Она привыкла думать, что совместная жизнь ее родителей была сплошным кошмаром со скандалами, истериками, хлопаньем дверями, изменами и взаимными упреками. Может быть, именно поэтому не испытывала ни малейшего желания выйти замуж… Зачем повторять такое? Пожалуй, впервые за долгие годы она задумалась: а может, бабушка была права? Может быть, они действительно любили друг друга, но не могли выразить этого иначе? И теперь, лежа без сна, она вспоминала совсем другое…

После того как развалился Советский Союз и на зарплату старшего научного сотрудника нельзя было купить даже молока и хлеба, отец растерялся. Поначалу еще бодрился, полемизировал с Гайдаром и Чубайсом по телевизору, говорил, что «все образуется», но потом, когда НИИ развалился окончательно и его, начальника отдела, без всяких церемоний «ушли» по сокращению штатов, стало окончательно ясно, что надо что-то делать. Не сидеть же на лавочке целый день крепкому еще мужчине! И потом деньги были нужны, нужны отчаянно – мамина работа тоже приносила копейки, большинство коллег разбежались кто куда, но она упорно ходила на службу, потому что боялась потерять и это.

Марьяна тогда еще училась в университете. Как-то она заикнулась было, что тоже будет подрабатывать, – соседка Оля моталась в Турцию за шмотками, потом продавала их на ближнем вещевом рынке и звала ее в помощь. Но отец сказал твердо: моя дочь торговать не пойдет! Учишься – учись спокойно, проживем. Образование – это главное!

Он стал «бомбить» на своей старенькой «шестерке», бывшей когда-то символом благополучия средней советской семьи. Машину он холил и лелеял, как любимое дитя, и часто повторял, нежно поглаживая облупившуюся полировку: «Кормилица ты наша!» Домой он приходил усталый, ворчал, что пассажиры опять попались нахальные и бестолковые, от него пахло бензином, но Марьяна видела, как кидается навстречу мать, как ставит перед ним тарелку с ужином, как сияют ее глаза…

И потом, когда Марьяна закончила университет, стала зарабатывать и могла помогать родителям, отец не бросил своего занятия. То ли нашел в нем какой-то интерес, то ли просто гордость не позволяла зависеть от дочери. Первый раз, когда Марьяна торжественно принесла домой зарплату и выложила ее на стол, даже вспылил: «Мне подачки не нужны! – Потом смягчился: – Ладно, не обижайся. Тебе самой пригодится. А мы с матерью уж как-нибудь сами…»

Отец погиб зимой девяносто девятого. Тогда после оттепели вдруг ударили морозы, пошел снег и дороги превратились в сплошной каток. В городе в тот день случилось много аварий… И их семью беда не обошла стороной. На Московской кольцевой груженый КамАЗ занесло на скользкой дороге, водитель не справился с управлением, и многотонная махина смяла в лепешку старенькие «жигули». Когда приехала «скорая», отец был уже мертв. В такой катастрофе у него просто не было никаких шансов…

Мама долго потом бродила по квартире с таким растерянным лицом, словно не поняла, что произошло. Вскоре у нее как-то разом обострились все хронические болячки, на которые раньше она особого внимания не обращала. Тут тебе и гипертония, и диабет, и почечная недостаточность… И это мама, женщина нестарая, вполне энергичная, отличавшаяся всю жизнь отменным здоровьем! Она просто угасла, как будто ей вдруг, разом не для кого стало жить. Больницы, врачи, бесконечные обследования… Все оказалось бесполезно. Единственное, о чем она просила в последние свои дни, – чтобы ее непременно похоронили рядом с папой.

Сейчас, вспоминая ее растерянное, враз постаревшее лицо, резко проявившиеся морщины на лбу и у глаз, седые волосы, космами висящие вдоль щек, Марьяна неожиданно для себя ощутила прилив острой жалости к родителям.

Жаль, что понимание приходит слишком поздно, когда ничего уже нельзя изменить. А теперь, когда выстроенная с таким трудом привычная жизнь дала трещину, и вовсе непонятно, что делать дальше! Неужели идти к психоаналитику и принимать антидепрессанты?

Из машины, припаркованной у тротуара – потрепанной красной «девятки» с тонированными стеклами, – неслась какая-то заунывная мелодия. Подойдя ближе, Марьяна смогла разобрать слова:

Все на свете из пластмассы,

И вокруг пластмассовая жизнь![6]

Она зачем-то оглянулась и перешла на другую сторону. Правда, все правда… Даже песня как раз под настроение!

Дорога к метро шла мимо большого супермаркета, отстроенного на месте, где много лет был пустырь, заросший одуванчиками и лопухами. Марьяна нередко наведывалась сюда по пути с работы. Сейчас еще утро, магазин только-только открылся, но у входа уже стоят молодые мамаши, что по очереди караулят коляски с младенцами, да бодро шаркают старушки за кефиром.

А некоторые, видно, совмещают поход в магазин с утренним выгулом собаки! Марьяна увидела рыжего щенка-спаниеля, привязанного к столбику у входа в магазин, и невольно улыбнулась, – такая потешная была у него мордаха. Песик смотрел на всех, кто выходил из раздвигающихся стеклянных дверей, жадным, пристальным и тоскливым взглядом, поскуливая и нетерпеливо перебирая передними лапами.

На секунду Марьяна замедлила шаг. Даже грустно стало – ее-то никто так не ждет!

Время на работе тянулось бесконечно долго. Целый день ее мысли упорно возвращались к собаке. Она видела снова и снова рыжую волнистую шерсть, которую, наверное, так приятно погладить, мокрый черный нос, выразительные, кофейного цвета глаза, непрерывно виляющий хвост-обрубок… Было немного досадно, что это существо ждет не ее, что придет какая-то другая женщина (она почему-то была уверена, что именно женщина!), отвяжет поводок, и рыжее чудо запляшет вокруг нее от радости.

Когда Марьяна возвращалась домой, на улице уже совсем стемнело. Под ногами хлюпала осенняя грязь, с неба моросил мелкий дождь, и ветер продувал до костей… Даже дорогое кашемировое пальто совсем не защищало от холода.

Марьяна подняла воротник повыше и уткнулась лицом в пушистый шарф. Проходя мимо супермаркета, она вспомнила, что дома закончился кофе (утром последний допивала!), и решила зайти, благо еще открыто.