Дверь кабинета слегка приоткрыта. Значит, Марк там. Проезжаю по скользкому полу до самой двери, хватаюсь за круглую ручку, но тут же одергиваю руку и перестаю дышать от взорвавшего тишину коридора мужского смеха. Отступаю назад, удивляясь, как вообще могу двигаться, потому что от этого смеха все заледеневает внутри. Такой смех может принадлежать только сумасшедшему. Но я точно знаю – психике Криса Ямпольского сумасшествие не грозит. Как и то, что смеется именно он. Нужно уходить, пока никто не застукал, но ноги не слушаются. А хриплый голос Марка заставляет прислушаться.

– Я знаю, что ты был у отца накануне, – смех обрывается. – Зачем?

– А зачем ты к Лильке ездишь каждый месяц? – Крис расслаблен, слышу по его ровному, с мягкими переливами голосу. А вот вопрос заставляет меня напрячься. Снова Лилька. Помнится, Катька мне уже говорила однажды про Лилю, которую до сих пор любит Крис. Но та Лиля, по словам подруги, уже лет семь как мертва.

– Да я охренительно счастлив, – снова Крис. Марк на его выпад с Лилькой не ответил, – что эта падла сдохла. А коль уж от моего визита, так сердцу радостней вдвойне, – напел игриво. – Или может, ты думаешь, что я ему Катю прощу? Или маму? Да он у меня в могиле кувыркаться будет, потому что не будет ему покоя. Даже в аду спокойно жариться не будет. Я же его и там достану…

Звон разбитого стекла поземкой разлетается по коридору. Марк молчит. И в его молчании чувствуется угроза. Как и в тихих словах Криса.

– Но тебе этого не понять, братишка, – его горечь оседает на языке. – Вы с ним одной крови. Он заставил всех поверить, что его дочь умерла. Всех смог убедить, даже маму. Я же только недавно узнал, что она с собой покончить пыталась, когда увидела Катю… мертвую. Не смогла из-за тебя. Боялась, что станешь таким, как он. Правильно боялась. Ты таким и стал.

– Откуда? – севший голос Марка заставляет сердце замереть.

Но Крис игнорирует его, давит монотонным откровением, будто бетонный пресс на плечи бросает.

– Жену заживо похоронил, – он ходит по кабинету, и под его шагами хрустит стеклянная крошка. Его шаги тяжелее, увереннее. А у меня от его слов внутри все цепенеет, и дышать становится невозможно. Я жду слов Марка, его возражений, объяснений – хоть чего-нибудь! Но он молчит. – Весь белый свет убедил, что Лиля с собой покончила. Даже памятник на ее могиле поставил. Браво!

– Откуда? – повторяет Марк глухо.

– А сам запер ее в психушке и душу из нее вытягиваешь. У нее же после твоих визитов одна пустота в глазах. Пус-то-та. Лучше бы убил.

В щель между дверью и косяком я вижу, как Марк отворачивается от окна, медленно подходит к брату. Его шаги не слышны, или я просто оглохла из-за грохочущего в ушах сердца – не знаю. Вижу, как он замирает напротив брата – только руку протяни и сомкнет пальцы на его шее. Смотрит всего мгновение. А потом говорит тихо, надломленно, и голос его разбивается глухими словами о каменный пол.

– Это у меня пустота внутри с того самого дня, как я увидел вас в своей постели. С того момента, как ты похлопал меня по плечу и сказал, что не стоит волноваться. Что эта шлюшка не достойна твоего брата. Что жизнь – дерьмо и нет в ней правды.

– Так и не стоило волноваться, – усмехается Крис. – А то не прилетела бы к тебе пташка твоя.

Марк бьет точно. Крис не успевает среагировать, отшатывается. Он не дает сдачи, лишь смотрит зло, стирает кровь с разбитой губы.

– Хочется руки почесать? – выпрямляется. – Так пойди, займи их чем-то более приятным, а то упорхнет твоя пташка.

Сплевывает кровь на белый ковер.

Марк сжимает и разжимает кулаки, смотрит на разбитые костяшки, будто не верит, что ударил. Может, и не верит.

– Даже заперев Лильку в психушке, ты не вернешь дочь, понимаешь? Ты не изменишь того, что она ее убила. Ты ничего не изменишь.

Колени подгибаются, и, чтобы не упасть, прислоняюсь боком к стене. Перед глазами плывет, и что-то горячее опаляет щеку, разъедает кожу кислотой. Касаюсь пальцами влажных дорожек. Просто слезы. Тогда почему так невыносимо больно от этих слов? Почему хочется выть от безысходности и нестерпимого желания помочь Марку? Пожалеть, спасти, пусть и от самого себя. Особенно от самого себя. И я подаюсь вперед, войти туда, обнять, делаю шаг, но натыкаюсь на кого-то. Взглядом скольжу по лицу: то кажется знакомым, но расплывается.

Запах смородины забивается в нос, дерет глотку. А сильные руки разворачивают и толкают вперед, прочь от кабинета. Я пытаюсь возразить, вернуться, но меня подгоняют, не позволяют остановиться. У двери в гостевую ванную я останавливаюсь и резко оборачиваюсь, сталкиваясь с серыми глазами Криса, теперь я его узнаю.

– Тебе нужно привести себя в порядок, – говорит, подталкивая к ванной. Запирает дверь. Открывает кран с холодной водой. Я даже не шевелюсь, не понимая, чего он от меня хочет. Тогда он резко наклоняет меня над раковиной, умывает. Я пытаюсь отбиться, кашляю, когда вода попадает в рот, нос. Кусаю его за руку.

– Твою мать, – ругается и отдергивает руку. – Дура!

– Сам придурок! – огрызаюсь, вытирая лицо. В зеркало не смотрюсь, страшно. Страшно, что впаду в истерику и братцу Марка вряд ли удастся меня успокоить. Сейчас нельзя истерить. Нужно собраться и постараться вернуть себе прежнюю легкость, настроиться на конную прогулку, поддержать Марка, отвлечь его и просто быть рядом. Вот только как? И что от меня нужно Крису?

– Успокоилась?

Киваю, поймав на себе оценивающий взгляд. Крис нагло меня рассматривает и даже не скрывает этого. По спине пробегает холодок.

– Что тебе от меня нужно? – спрашиваю, отступив в дальний угол комнаты.

Он слегка приподнимает правую бровь. То ли в растерянности, то ли в удивлении.

– Мне от тебя ничего не нужно. Особенно то, о чем подумала, – ухмыляется.

– Откуда тебе знать, о чем я подумала? – впрочем, ни о чем еще и не успела.

– Да у тебя на лице написано, что я затолкал тебя сюда либо убить, либо изнасиловать.

Я невольно отступаю назад, и Крис не сдерживает усмешки.

– Можешь успокоиться, пташка. Меня не интересуешь ты ни в каком качестве. Но не хотелось бы, чтобы Марк увидел тебя такой… растрепанной. Он нервный очень нынче. А я, видишь ли, радею за семейное счастье брата, – он говорит серьезно, как будто научный доклад читает, и только в пепельных глазах роятся смешинки.

Я выдыхаю, чувствуя странное облегчение, стягиваю волосы в хвост.

Крис кивает одобрительно, щелкает замком.

– И мой тебе совет, – оборачивается на пороге, – не говори Марку, что ты подслушивала. Не простит.

Марк стоит у окна, наблюдая, как Крис садится на мотоцикл, отсалютовав ему на прощание, и рвет с места, оставляя клубы пыли. И слепая ярость сдавливает сердце, чернотой заливает разум.