Я горько улыбаюсь. Чему радоваться? Если бы он только знал, что из этого вышло. Но я ничего никогда ему не скажу. Незачем ему знать, почему я вышла замуж. И каким монстром стал тот маленький мальчик, которого папа знал.

– О чем задумалась, дочь?

– Почему ты мне тогда не рассказал о Марке?

Папа задумывается, не понимает, о чем я. А я спешу ему объяснить.

– В тот день, когда Марк приехал за Катей. Помнишь?

Папа кивает.

– Марк попросил не говорить тебе.

– Почему? – не отстаю я. Ведь если бы я еще тогда знала, что Марк Ямпольский – это мой Мак из счастливого детства, все могло быть иначе. Наверное. Не знаю. Уже все равно. Но отчего-то важно понять, почему Марк не захотел, чтобы я вспоминала его.

– Ему тяжело, Алиса, – папа вздыхает, и я снова ощущаю себя маленькой девочкой, которой отчаянно не хотелось понимать, что мама заболела. Что мамы скоро не станет. – Я не знаю, как тебе объяснить.

Да уж как-нибудь. Словами. Я вздыхаю. Хотя нет, не надо мне ничего объяснять. Ничего не хочу знать – хватит с меня правды. Папа все понимает, но у него свое видение и своя правда. Поэтому он продолжает.

– Я даже не знаю, могу ли я тебе об этом рассказывать.

Пожимаю плечами. Не можешь – значит не надо. Не особо и знать хочется. Все равно обратного пути уже не будет. Сегодня я поставлю точку в наших бестолковых отношениях. До сих пор останавливало лишь одно.

– Папа…

Но папа не дает договорить.

– Послушай меня, дочь. Очень внимательно послушай.

– Я…

– И не перебивай отца. Я еще не совсем охилял – смогу и по заднице ремнем отходить.

Я фыркаю, но под папиным суровым взглядом вся подбираюсь.

– Я не знаю, что у вас там происходит, да и не мое это дело. Но я знаю одно – Марк тебя любит. Давно любит. Но Марк – упрямец с детства. Он и на Лиле женился наперекор отцу. Не любил и лучше бы развелся, но появилась Лиза. Он в дочери души не чаял. Пылинки сдувал. А потом она погибла. И Марк потерял смысл жизни.

Это я, кажется, уже слышала. И что? При чем здесь я? Прошлое. Это всего лишь чужое прошлое, и оно не имеет ко мне никакого отношения. Уже не имеет. Я пыталась все изменить, сегодня пыталась поговорить с ним, а он чуть не придушил меня. И мне просто страшно. Очень. Что однажды он не сдержится и тогда случится непоправимое.

По-моему я даже пытаюсь объяснить это папе, но он не слушает, перебивает.

– Марк не расскажет тебе. Сейчас так точно. Но ты надумала что-то нехорошее – я чувствую, – усмехаюсь. Нехорошее – это вряд ли. Я просто потребую то, на что имею право, – расторгнуть брачный контракт. С такими следами на шее – я могу. Это же так просто. И мы больше не будем друг друга мучить. Он справится, найдет себе другую игрушку, раз уж так дорожит своей мрачной громадиной. Да и я как-нибудь переживу и забуду. И начну жить сначала. – Поэтому ты должна знать, – папин тихий голос разрывает вязь мыслей. – Лизе было семь лет. Лиля уже тогда тяжело болела. У нее какое-то психическое расстройство было, я не совсем понимаю все эти врачебные термины. Но никто не замечал ее болезни, пока они с Марком были женаты. Может, Марк скрывал умело, потому что выглядели они вполне счастливой парой. Но после развода ей стало тяжело, она как-то справлялась из-за Лизы. А потом Марк отсудил у нее дочь. И она сошла с ума окончательно. Как она сумела выкрасть Лизу – не знаю. Многих подробностей не знаю. Но знаю, что в ту ночь Марк попал в аварию. Он едва выбрался. Получил сильные ожоги. А Лиля с Лизой погибли…

Папа молчит недолго, отпивает воды из стакана. И внутри все заледеневает.

– В коме он пробыл почти полгода. Потом еще полтора не вставал с инвалидного кресла. А сейчас… он очень изменился. Ты его изменила. Он говорит по-другому, смотрит иначе и хочет жить. Ты нужна ему.

Нужна? Становится горько. И эта пакостная горечь отравляет кровь. Никто ему не нужен, кроме прошлого, которое он до сих пор тянет за собой. Ему комфортно там, где он застрял. И он не хочет ничего менять. И я не хочу. Я не хочу стать его спасательной шлюпкой. Он говорит, что подохнет без меня, но сам едва не задушил. Не верю я ему, не хочу быть с ним. Я просто хочу, чтобы все от меня отстали и наконец дали жить самой. Без их нравоучений, их лжи и жалостливых взглядов. Без душевных травм и сумасшествия. Не хочу. Я больше такого не вынесу.

– Алиса, – зовет папа, вглядываясь в экран, – пообещай мне, что не оставишь его. По крайней мере сейчас. А там, со временем… Вы же когда-то дружили…

– О да, – протягиваю насмешливо. – Марк даже обещал на мне жениться и венчальный венок на голову надевал. Да только мне тогда всего четыре года было, папа! И для него это была лишь игра, чтобы не плакала маленькая Алиса.

– Пообещай, – настаивает папа. А я понимаю, что не смогу сдержать своего обещания, даже если сейчас его дам. Я не могу пообещать, потому что не смогу оставаться с Марком. И не пообещать не могу – папа еще слишком слаб.

И обещание само срывается с губ. Папа облегченно вздыхает, откинувшись на подушку. Мы говорим еще около получаса. Ни о чем. Но на душе – оказывается, она выжила, изорванная, кровоточащая, но живая – скребут кошки. И я спешу распрощаться, натянуто улыбаясь.

После разговора становится только хуже. Боль расползается колючими иголками по телу, прожигает огнем шею, наливающуюся багрянцем там, где смыкались сильные пальцы, ноги дрожат, и сердце отчаянно пытается разломить грудную клетку. А в сознание прокрадывается крамольная мысль – не могу я расторгнуть контракт. Как-никак, обязана я ему. Если бы не Марк – папа не выжил бы, а я, по сути, не выполнила условий договора. И он нарушил. И так ли велика разница между нашими поступками, если в итоге мы оба могли лишиться жизни?

Встаю с кровати, запираю на ключ дверь и подхожу к зеркалу. Отражение не радужное: влажные волосы спутались, губы потрескались, на шее красные отпечатки пальцев.

Неторопливо заплетаю еще влажные волосы в тугую косу, намеренно оттягивая момент встречи с Марком. Не знаю, как буду себя вести, что говорить и делать. Наверное, это не важно. Главное не забыть главное. Усмехаюсь. Натягиваю темную куртку, наглухо застегиваю и выхожу из комнаты. В коридоре сталкиваюсь с Регином.

– Вы в порядке? – спрашивает, внимательно всматриваясь в мое лицо. И я невольно касаюсь шеи, морщусь. И страх прокрадывается по оголенным нервам. И Регин, наверное, все понимает, потому что вдруг предлагает: – Позвольте, я вас провожу.

Я лишь пожимаю плечами. Пожалуй, присутствие Регина будет как нельзя кстати. Я понимаю, что боюсь оставаться с Марком наедине. И дрожь скользит по позвоночнику, разбегается мурашками по коже.

– На прогулку собрались?

Киваю.

– Мне сказали – здесь конюшни недалеко, – голос хрипит, и я откашливаюсь. – Хочу покататься на лошадях.