И пальцы его творят точеную фигурку той, что теперь наверняка исчезнет из его жизни. И теперь будет иметь на это полное юридическое право. И от этого Марку становится тошно. Он ставит куклу на подставку, подставляет робким солнечным лучам. Мысль о прошлом не дает покоя. Марк пересекает мастерскую, проходит мимо зала с коллекциями. Там, на самой верхней полке, ютится рыжее чудо. Марк придвигает стремянку, с трудом взбирается на самый верх и достает из темного угла тряпичную куклу с ярко накрашенным лицом и длинными рыжими косами. Пеппи.

– Здравствуй, рыжуха, – треплет по волосам, поправляет пестрое платье. Приседает на нижнюю ступеньку, вытянув больную ногу, еще подергивающую отголосками судорог, всматривается в разноцветные глаза-бусинки. Она не изменилась, все та же смешная Пеппи из детства. Странно, но даже пыль не тронула ее, хотя Марк уже семь лет не видел ее: как забросил сюда после больницы, так и забыл. Алиса напомнила. Алиса. При мысли о пташке в груди холодеет и болезненно ноет за ребрами.

Марк вздыхает, рассматривает куклу. На спине находит маленький замочек – сам его придумывал – бегунок скользит легко, как будто и не было этих двадцати с лишним лет. Двумя пальцами Марк нащупывает маленький ободок, подцепляет и кладет на ладонь серебряное кольцо. Не нашла, значит, забыла. Впрочем, она и его забыть успела.

Стук в дверь отвлекает, но Марк не хочет никого видеть, да и никто не знает, что он здесь. Постучат и уйдут. Но он ошибся. Стук сменился мелодией телефона. Оказывается, мобильный телефон все это время лежал в кармане брюк. Марк смотрит на дисплей, и робкая улыбка касается кончиков губ. А когда в трубке слышит сердитый звонкий голосок, едва сдерживается, чтобы не рассмеяться от внезапно накатившего счастья. Неужели простила? Осталась? Не сбежит?

– Ямпольский, ты всю жизнь собрался от меня прятаться? – возмущается пташка. – Стемнеет скоро, а я хотела на лошадях покататься. Составишь компанию?

Конечно, он составит.

– Марк, – зовет пташка.

– Сейчас иду, – отвечает хрипло, сжимая в ладони старое бабушкино кольцо. Сегодня у него будет возможность кое-что исправить.

Я умерла. Нет, мое тело существует и сердце бьется. Прикладываю руку к груди, ловлю слабые толчки где-то глубоко внутри. Живое. Сердце, тело. И кровь несется по венам, разгоняемая обжигающе горячими струями душа. А меня нет. Странно даже. Вроде вот они руки-ноги, голова, а я ничего не чувствую.

Сижу, подтянув к груди ноги, подставив спину колким каплям. Пар затопил душевую, затянул туманной дымкой зеркала ванной, окутал теплым покрывалом. И хочется остаться здесь как можно дольше.

Не видеть, не слышать, не встречаться с тем, кто окончательно разрушил все хорошее, за что я отчаянно цеплялась в нем. И даже не поступком – он никогда не был белым и пушистым, – а тем, кем был на самом деле.

Я пыталась его понять. Все это время пыталась. Когда он не обращал на меня внимания и отделывался сухими, ничего не значащими фразами. И когда вдруг оживал, делался человечным. И когда замыкался, ощеривался жестокостью и ненавистью. Я пыталась понять, когда он якобы пристрелил Джуна. Оправдывала его в ситуации с Антоном и кое-где была ему даже благодарна. Да, во многом есть и моя вина, но…

Сегодня казалось, что я докопалась до причины его такого странного поведения. Сегодня, когда нечаянно стала свидетельницей его прошлого. Особенно, когда нащупала маленькие камушки, вшитые под кожей. Тринадцать алмазов, сложенных в старославянскую букву «Я». Тринадцать алмазов, намертво вросшихся в поджарое тело еще двенадцатилетнего мальчишки. Родовая печать, которой он гордился. Я тогда не понимала, а теперь точно знала – гордился. А еще помнила свой восторг, когда маленькими пальчиками водила по странному узору. А он хохотал, будто боялся щекотки, и рассказывал что-то. И хвастался по секрету, что отец вот-вот должен наконец взять его в мастерскую, где творят настоящие ювелиры – художники.

А потом он подарил мне куклу. Смешную рыжеволосую Пеппи. Это была наша последняя встреча. А семь лет назад я отдала эту куклу юной скрипачке.

Вздыхаю, понимая, что я сама вычеркнула из памяти то светлое, что помогало мне бороться, когда умирала мама. Что не давало сойти с ума от ее агонии. Вычеркнула счастливое детство вместе с куклой, о которой мама неустанно напоминала, пока была здорова. А я до сих пор не знала, почему мы больше не виделись с Ямпольскими. Тогда, в детстве, папа говорил, что так надо. Кому надо? Спросить, что ли? Так много вопросов хочется ему задать. Так много, что это желание подстегивает подняться, выключить воду, закутаться в полотенце и добраться до телефона. На ходу вытираюсь, высушиваю волосы, натягиваю джинсы и водолазку, пряча под высоким воротом красные следы пальцев, забираюсь с ногами на кровать и набираю папу.

На маленьком экране телефона спустя некоторое время появляется лицо папы. Он улыбается, и в его карих глазах теплится счастье. И не заметно, что он болен.

Чувствую, как невольно расплываюсь в улыбке. И сердце щемит непрошеной нежностью.

– Привет, пап, – и голос дрожит.

– Что случилось, дочь? – папу не провести. С детства с первого взгляда мог угадать мое настроение. Только он.

– Я замуж вышла, – решаю начать с главного.

– Поздравляю, – на редкость спокойно отвечает папа. – Чего так долго молчала? Думал, не скажешь уже…

Я перестаю дышать. Смотрю на экран, на изменившееся лицо папы с немым укором, и не верю собственным ушам. Он знал? Знал! Но как? Кто?

Похоже, я спрашиваю вслух.

– Марк приезжал, – отвечает папа.

Он садится на кровати, и на мгновение в его чертах пролегает тень болезни. Выздоровление идет не так быстро, как хочется. Донорское сердце приживается плохо, без лекарств пока никак. Если бросить терапию – произойдет отторжение. Я знаю – Марк рассказал, хотя папа настойчиво просил этого не делать. Он сильный и гордый – ни за что не признается в собственной слабости. Не хочет быть обузой. До сих пор считает себя виноватым за мое потерянное детство.

– Он очень сильно тебя любит, – тихо говорит папа, будто боится быть подслушанным.

– Когда? – выдыхаю и тоже отчего-то шепотом. Его последние слова предпочитаю не слышать. Как не вспоминать последние слова Марка. – Когда приезжал?

– С неделю назад.

Это когда я сбежала с Антоном, получается? Ездил к папе, чтобы что? Искал?

А папа вновь улавливает мое настроение.

– Ну и чего ты там себе навыдумывала уже, дочь?

Мотаю головой. Ничего я не придумываю. Потому что уже не знаю, что придумывать.

– Марк рассказал мне о вашей свадьбе.

Интересно, что же он рассказал? Что придумал? Или, может, правду сказал?

– И знаешь, дочь, я рад, что вы вместе.

И на потрескавшихся губах играет улыбка, которая странным образом омолаживает его. Стирает следы болезни. Возвращает в то время, когда мама была здорова. Когда у нас была семья.