– Вот, вы сделали меня оратором. Кажется, никогда в жизни я так много не говорил.

– У нас в цирке был акробат – Алмазов, помнишь, папа? – заговорил Алька, не выдержав своего неучастия в разговоре. – Такой молчун – слова из него не вытянешь, а когда влюбился в Анечку – ассистентку иллюзиониста, стал болтать не переставая.

– На что ты намекаешь, поросёнок? – Герасим ухватил Альку за ухо. – Кто это здесь влюбился?!

– Почему взрослые не любят правду? – прохныкал Алька, пытаясь вырваться.

Наконец ему это удалось, и он отбежал на безопасное расстояние.

– Думаете, я не вижу, как вы оба, да-да, и ты, папанька, на Ольгу пялитесь. А чуть что, так сразу – за ухи. Вспомнил! Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!

Все расхохотались. Ольга весело; мужчины – несколько смущенно.

– Ну-ка, Алька, поди сюда, – позвал сына Василий Ильич.

– Драться будешь?

– Ни в коем случае. Иди, по-мужски поговорим.

Нарушитель спокойствия медленно приблизился.

– Ты считаешь Ольгу красивой девушкой?

– А то нет!

– Вот и мы с Герасимом так считаем. Мне сколько лет, помнишь? Правильно, тридцать четыре. Герасиму – двадцать восемь. Двое мужчин в самом расцвете сил, а рядом с ними – девушка-красавица. Конечно, мы на неё смотрим. Конечно, она нам нравится, но разве это её обижает? Мы ведь вас ничем не обидели, Оленька?

Ольга отрицательно покачала головой, с изумлением наблюдая, как легко и элегантно разрешил Аренский эту щекотливую и в некотором роде двусмысленную ситуацию. Как-то раньше она не задумывалась над тем, что и "простому люду" доступны высокие чувства, деликатность и порядочность. Даже умница дядя Николя, говоря о ком-то из бедняков "простой человек", подразумевал, что все чувства и поступки его именно просты, то есть примитивны. Оказывается, для тонких чувств вовсе не обязательно аристократическое происхождение? Она даже покраснела от своих размышлений: знали бы эти милые заботливые люди, как она о них думает! И, словно в оправдание, ласково пожурила Альку:

– Это в единственном лице, мой дорогой, ухо, а во множественном – уши. Не ухи, понял?

– Понял, – радостно выдохнул Алька. В отличие от взрослых, он тут же забыл минуты напряжения.

– Единственное лицо, множественное, – пробормотал Аренский и стал укладывать вещи. – Откуда ему, Оленька, это знать? Он всего понемножку нахватался: читать умеет, да кое-что из арифметики знает; в целом – никакой системы.

– Если позволите, я буду с ним заниматься. Мы, знаете ли, со своим дипломом можем преподавать в школе.

– Ради бога, не только позволю, Оленька, буду умолять не отказываться. Любые строгости можете применять, а эти самые ухи хоть оторвите совсем.

– Оторвите! – от возмущения фальцетом выкрикнул Алька. – Знамо дело, не своё, так и не жалко! Я и без этого учиться согласен. Революция или нет, а грамотные люди всегда нужны.

– Алька, – обняла его за плечи Ольга. – Мы же с тобой друзья? Друзья! Кто это, интересно, станет своим друзьям уши отрывать, даже для пользы дела. И потом, насколько я понимаю, революция – свобода для угнетенных, а мальчишки всегда были самыми угнетёнными. Так или нет?

– Ещё бы! Понял, папочка?

Со смертью Наташи и появлением Герасима ноша Василия Ильича сильно полегчала. Теперь огромный тюк с вещами, несмотря на протесты циркачей, взваливал на себя матрос, остальное "добирал" Аренский; Альке доставался лишь рюкзак, а Ольга вообще шла с пустыми руками, потому что её узелок был упакован в общий тюк.

– Ещё успеете натаскаться, – отмахивался от её просьб нести хоть что-нибудь Аренский. – Рядом с вами двое… нет, трое таких мужиков! Пользуйтесь моментом.

Опять потянулась дорога, раскисшая от весенней распутицы, но под апрельским солнцем кое-где уже подсыхающая. Прозрачное, высокое небо с белыми штрихами облачков ещё выплескивало на землю воздух с остатками холода. Холод слегка обжигал горло, но уже веселил и будоражил кровь.

– Солдатушки, браво-ребятушки, где же ваши жены? – запел Алька, приноравливая к маршу шаг.

– Наши жены – пушки заряжены! – поддержали его мужчины.

И даже Ольга потихоньку подпевала, стесняясь, как они, орать во всю глотку. Они пели и шагали в ногу, позабыв недавние опасения: видно, их бдительность обманула наступающая тишина. Вдруг среди производимого ими шума Герасиму показалось, что скрипит телега. Он поднял руку, путешественники остановились – скрипа не стало слышно. Пройдя ещё немного, они увидели телегу и сидящего на ней мужичка, который ежился и пытался спрятаться за хилыми придорожными деревцами, что по причине прошедшей зимы, обглодавшей и изморозившей окрестную поросль, было делом безнадёжными.

– А ну кончай прятаться! – командирским тоном прикрикнул матрос и для пущей убедительности щелкнул курком маузера. – Подать сюда транспорт немедля!

Телега приблизилась.

– Ой, хлопцы, як вы мене напужали! – нарочито бодрым голосом заговорил возница. – От я и сховався. Хучь и нема ничого, а и последней заморенной худобы жалко.

Лошаденка, однако, против уверений мужичка, выглядела вполне справной, так что Герасим без разговоров освободил от груза свои могучие плечи, "распряг" Василия, помог снять рюкзак Альке и уложил вещи на телегу. Мужичок попытался возражать.

– Шо ж вы не спытаете, мабуть нам не по пути?

– По пути, – легко приподымая Ольгу и усаживая её на телегу, проговорил Герасим. – Если, конечно, телега не идёт у тебя впереди лошади.

– Та ни, – похоже, обиделся тот, – у нас усе, как у людей.

– Вот и поехали. Ты сам-то откуда?

– Со Смоленки, – нехотя ответил возница. Алька не откликнулся на приглашающий жест матроса сесть рядом с Ольгой и продолжал идти рядом с мужчинами, чем вызвал одобрительную ухмылку мужичка.

– Чего ж вы так испугались? – спросил у него Аренский, который освободился от груза и с удовольствием вдыхал свежий весенний воздух.

– Время такое, ни приведи господь! Давеча красные стояли, лошадей рек… рик… позабирали, а нам – записки. Я сам неграмотный, а писарь читал "Для нужд Красной Армии". Потом конники Полины налетели. Те брали без всяких записок. Зато оставили нам двух коняк: одна шкандыбае, у иншей спина стёрта.

– А кто такая Полина? – влез в разговор Алька.

Мужичок огляделся, будто здесь, в чистом поле, кто-то мог его подслушать. Заглянул в глаза всем поочередно – заинтересованности на лицах хватало, – и прошептал:

– Атаманша.

– И за кого она воюет?

– А ни за кого. За себе. Што глянется – то и бере. И не можливо боротися! Рот видкрыешь – у расход! Пробувалы супротив миром идти – куда там! Пьятерых сельчан враз положили. Пьять гробов – пьять семей без годувальников 2.