На несколько секунд замолкаю, мыслями укатываясь назад по времени. Удивляюсь, какой наивной дурочкой я была, и тут же делюсь этими соображениями с Германом.

— А когда мы оставались вдвоём, всё менялось. Я ведь его любила. Обожала безмерно. Такой крутой взрослый парень решил со мной встречаться. Да, чёрт возьми, у меня голова кружилась от восторга. Потом в мозгах у меня был какой-то собственный образ идеальной пары, и я вела себя так, как от нас ожидали наши друзья и родные. И только наедине мы становились самими собой. И настоящий Руслан… был не так уж идеален, как все считали.

Я ведь всего лишь вспоминаю о том, что прошло. Знаю, что мне больше не грозит встретиться с Русланом. Знаю, что он не осмелится ко мне подойти, а сама я встречи искать не буду. Его аккаунт в соцсетях я больше не проверяю по дурацкой привычке. Почему же мне так холодно, что я начинаю дрожать? Даже в объятьях Германа. Даже закутанная в одеяло.

Опускаю взгляд и теряюсь в воспоминаниях. Они мелькают, как кадры на белом полотне простыни.

— Его ревность мне сначала казалась даже милой какой-то, — сбивчиво продолжаю. — Ну, словно доказательство, что я не безразлична ему. Что он заботиться, да? Когда мы были в компании и другие парни со мной заговаривали, Руслан тут же подходил, обнимал меня, заявляя свои права. Отпугивал их взглядом. Мне даже льстило это, — я морщусь от собственной наивности. — Глупо сейчас звучит, я знаю.

Интересно, это нормально, что каждый раз, когда я оглядываюсь назад, даже с шагом в полгода, кажусь себе наивной дурочкой? Бросаю быстрый взгляд на Германа, но он молчит и по его лицу ничего не прочитать. Вероятно, я сейчас предстаю перед ним совсем наивной и глупой.

— Знаешь, время шло, а становилось всё хуже и хуже. Сначала мне не позволялось разговаривать с парнями без его присутствия, потом все мои друзья мужского пола оказались под запретом. Я должна была проводить с ним каждую свободную минуту, отлучиться по личным делам, чтобы встретиться с подружкой — нет, это воспрещалось. Он упрекал тем, что мои друзья мне дороже его, и я чувствовала себя виноватой. Как будто это на самом деле было так. Он говорил, если б я действительно его любила, не стала бы шататься по гостям и кафе. В конце концов, круг моего общения начал уменьшаться. Ну, а кому понравится, что мы договариваемся о встрече, а я потом срываюсь и лечу успокаивать Руслана? Подружки пытались со мной поговорить, объяснить, как всё выглядит со стороны. Ненормально, конечно. Они-то уже поняли, кто такой Руслан и чего он стоит, а я по-прежнему была слепа, — делаю тяжёлый вздох, потом другой и завершаю мысль. — В конце концов, я оборвала все связи. А он радовался, потому что достиг своей цели.

Герман слушает молча, никак не перебивает, видимо, ждёт, когда я доберусь до сути. А я застываю, потому что до неё не так уж долго осталось.

— И вот прошлым летом я осознала, что у меня почти никого не осталось, кроме него. Себя же Руслан ни в чём не ограничивал. Зависал с друзьями, когда хотел, выпивал. Ему было позволено, а мне нет. К концу лета он убедил меня переехать к себе. Меня как раз зачислили на первый курс, и родители подарили эту квартиру. Я сюда не стала въезжать, осталась у Руслана. В его захламлённой студии в Мурино. И внушила себе, что я счастлива.

Герман слегка сжимает объятья, то ли рефлекторно, то ли даёт понять, что слышит и понимает. А у меня лишь холодный озноб вьётся по позвоночнику и давно подавленные эмоции бомбардируют душу.

— Учёба меня очень увлекла. Группа подобралась хорошая, да и студенческая жизнь отличается от школьной, ты же это и сам понимаешь. Так что я училась, а Руслан так и зависал с друзьями в барах. В курсе же, что в Питере они на каждом углу. Барная, блин, столица нашей Родины, — я набираю побольше воздуха в лёгкие, чтобы продолжать рассказ. — Руслана выперли с последнего курса, даже деньги папочки не помогли. Так что я постоянно видела его пьяным. Утром, когда собиралась в Универ, он только возвращался навеселе. Вечером, когда приходила после занятий, он сидел и надирался у компа или телека. Всякая нежность между нами исчезла, а я быстро превратилась в причину всех его бед и неудач.

— Почему ты не ушла сразу? — Герман впервые прерывает молчание, и я вздрагиваю, так как совсем не ожидаю вопроса.

Я словно бы ушла в себя, погрузилась в собственное порушенное «я», где до сих пор пыталась оправдаться за малодушие и нерешительность.

— Думала… люблю его. Думала, он любит меня, — пожимаю плечами. — Думала, он изменится. Думала, что никто меня больше не полюбит, так как он. Он же часто говорил, что я ничего не стою, что я обычная, что я должна быть благодарна, что он со мной.

— Варя… — руки Германа вокруг меня снова слегка сжимаются.

Может, он сдерживается? Наверное, ему хочется встряхнуть меня как следует. Сама сейчас осознаю, как нелепо звучат эти годами внушаемые мне слова.

— Прости, я знаю, что это совсем неприятно, слушать истории о бывших, — чуть заикаюсь я.

— Не в этом дело, — отмахивает он. — Ты потрясающая. И не должна в этом сомневаться.

— Я знаю, — коротко киваю, — сейчас знаю. Тогда не знала. Вернее, знала, конечно, но если родной человек убеждает тебя в обратном, то невольно начинаешь сомневаться.

Я подвисаю на время и, видимо, пауза затягивается, потому что Герману приходится подтолкнуть меня продолжить:

— И что же случилось потом?

Я сглатываю горечь во рту, меня начинает подташнивать, когда я подхожу в своём рассказе к тому самому вечеру. Я, конечно, никогда ангелом не была, но то, что позволил себе Руслан, выходило за допустимые рамки.

— Мы последнее время часто ругались с ним. И когда мы ссорились, искры летали всегда. Слова на грани оскорблений, действия, чуть ли не доходящие до жестокости. Вот в тот вечер… мы до неё и дошли.

Я морщусь, потому что шрам на шее, будто начинает пульсировать. Хочется протянуть руку и потрогать его. Еле сдерживаюсь.

— Сначала он старался быть осторожным, схватил меня, встряхнул, старался не бить по лицу, но в меня будто бес вселился. Я выкрикивала очень гадкие слова. Все обиды, которые носила слишком долго в себе. Все мысли, которые день за днём гнала п-прочь.

Запинаюсь, потому что не в силах продолжать.

Я не могу, просто не могу рассказать Герману, что было между мной и Русланом в ту ночь. Никаких подробностей. Мозг их просто стёр. Осталась лишь лёгкая дымка. Обида, боль и подавленная злость.

— Не знаю, сколько длился его приступ агрессии. Я даже не отбивалась, потому что было б только хуже. А потом решила, что с меня хватит. Даже вещи не собрала. Дождалась, когда он уснёт и ушла. Поехала к подруге, потому что… не могла к родителям. Просто не могла тогда домой ехать… И одна быть тоже не могла. — Мне надо ещё кое-что сказать, чтобы он понял. — Мне было стыдно… я выглядела беспомощной и бесполезной, именно такой, как обо мне говорил Руслан. Наутро он протрезвел, звонил, умолял вернуться, плакал, говорил, что я нужна ему.