зависит, ибо мы беспрестанно пренебрегаем обязанностями, какие они на нас накладывают. Имеют они над нами неумолимую власть привычки. О мой Александр! Вооружитесь сим могущественным рычагом великих дел, а если уже им вооружились, знайте, он есть драгоценнейшее сокровище Ваше. Даже друг, друг самый преданный, с ним не сравнится.

Вот мои слова прощания – надолго. Будьте счастливы в том возвышенном смысле, какой я в сие слово вкладываю, и да хранят Небеса как можно дольше жизнь счастливого монарха Российского.

Паррот

P. S.

Новосильцев на этих днях передаст Вам небольшой трактат моего сочинения, от публикации которого ожидаю я кое-какой пользы. Он уже на русский переведен[324]. Вы на вознаграждения так скоры, что считаю я себя обязанным Вам о нашем негласном уговоре напомнить. Для меня только одна есть на свете награда, и Вы ее секрет уж разгадали. В ход ее пустили так прекрасно!

25. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт, октябрь 1803 г.][325]

Государь,

Аристократия, которая поклялась Ваш Дерптский университет погубить, надменную голову свою вновь задирает и готовится на нас новые грозы наслать. Удалось ей даже нашего бравого Клингера заворожить, и он, желая беспристрастным быть, делается несправедливым по отношению к лучшим друзьям своим.

Дело коллежского советника Шпалькгабера, впрочем совсем простое, есть штандарт, который вверх вздымают, и до Вашего Величества слухи о процессе этом наверняка дошли. Государь! Долг мой Вас обо всем напрямую известить еще до окончания процесса, который наверняка официальные представления Университета подтвердит.

Знаете Вы, что истина – богиня, которой я ежедневно жертвы приношу. Впрочем, я не ректор и не член суда, который до сей поры сказанное дело рассматривал. Я лишь простой зритель, лично в исходе не заинтересованный. Если же окажется, что я Вас обманул, если документы этого процесса меня хоть в малейшей неправоте уличат, готов я лично Вашей немилости подвергнуться и всей строгости законов. Известно Вам, Государь, что для меня значат слова Ваша немилость. Ни один смертный Вас так, как я, не любит.

В обществе слухи ходили, обвинявшие Шпалькгабера в том, что он двух наших профессоров оклеветал <про одного рассказывал, что нашли его на улице мертвецки пьяным, про другого, что его домой снести пришлось по той же причине. Не хочу я говорить о сомнениях, какие вызывает нравственный характер человека, в клевете обвиняемого>. Профессора эти слухи презрели. Обвиняемый нашего внимания был недостоин. Студенты же, клеветой возмущенные, пожелали за репутацию своих профессоров вступиться и послали пятерых своих товарищей спросить у Шпалькгабера, пустил он в ход эту клевету или нет. Ответом его мало удовлетворенные, ушли восвояси. Шпалькгабер утверждает, что они вели себя при сем буйно, но доказательств не приводит. Подает жалобу Ректору, который рассмотрение ее принужден был отложить, оттого что в следующие два дня проходили заседания комитета, готовившего финансовый отчет попечителю, а также неотложное заседание училищной комиссии. Благоволите принять в расчет, Государь, что ректор нашего Университета – председатель девяти судов и комитетов, кои все действуют одновременно, а ведь он профессор медицины и должен также заниматься клиникой университетской и лекции читать[326]. Подобное обилие занятий, постоянно умножаемых по причине войны, которую мы со всем миром вести принуждены, должно бесспорно извинить трехдневную отсрочку, в других судах, которые только делами одного рода занимаются, столь обыкновенную. Между тем студенты собираются среди бела дня перед домом Шпалькгабера поблизости от кордегардии и кричат ему: «Pereat! Вон!» Ректор, об этой невоздержности узнавший из доноса самого Шпалькгабера, переносит дело, за пределами его персональных полномочий находящееся, на рассмотрение университетского суда. В доносе говорилось вдобавок, что студенты окно разбили, и одному из них обвинения предъявлялись особливо. В конце требовал доносчик, чтобы виновные немедленно предстали перед судом уголовным. Университетский суд, отыскав в Правилах для студентов параграф 34, служащий точным законом относительно оскорблений, нанесенных частным лицам, а также параграф 30 – о неблагопристойном поведении на публике, счел вполне основательно, что дело его расправе подлежит, а не расправе судов уголовных, и донос отклоняет, а доносчику советует для получения сатисфакции подать жалобу обыкновенным путем. Вместо того чтобы так и поступить, Шпалькгабер дважды письменно суд и весь университетский совет оскорбляет и вообще полномочия Университета признавать отказывается. Приговорил его суд за эту неучтивость к 20 рублям штрафа. Спустя короткое время решает Шпалькгабер полномочия Университета признать и подает жалобу, которую поначалу принимают. Суд ее начинает рассматривать в строгом соответствии с законом. Однако выясняется, что дело не только в оскорблении частного лица: генерал, командующий полком в Дерпте, заявляет, что крики «Pereat» раздавались вблизи от кордегардии, а это свидетельствует о неуважении к городской страже. Ректор за это виновных наказал в присутствии свидетеля, генералом по его, ректора, требованию, присланного, после чего заявил генерал, что более чем удовлетворен. Таким образом, Университет сатисфакцию принес публичную, а теперь стремится доставить сатисфакцию частную, однако Шпалькгабер время тянет, желая преступление выказать более тяжким, но доказательств не предоставляя.

Вот что в Дерпте произошло. Все шло по правилам. В Петербурге картина меняется. Шпалькгабер генерал-губернатору Лифляндии подает жалобу[327]. Тот, не выяснив, относится ли это дело к сфере его полномочий, не спросив, имел ли Университет причины действовать так, как действовал, не узнав, какому суду рассмотрение такого дела подлежит, через попечителя передает Университету приговор, какой он вынести должен. Попечитель требует, чтобы постановление, Шпалькгабера осуждающее, из судебного реестра было вычеркнуто.

Все, что в Петербурге сделали, против правил грешит. Дело о частной сатисфакции есть дело чисто судебное. Между тем относительно всех судебных дел, касающихся до лиц или имущества, говорится в параграфе 6 Акта постановления и параграфах 154 и 155 Устава университетского, что апелляция на решения университетского суда идет в университетский Совет, а оттуда в Правительствующий Сенат. Кроме того, собственный Вашего Императорского Величества указ (коего дату теперь не припомню) запрещает всем особам высокопоставленным и вообще вышестоящим предписывать судам, какие им следует выносить приговоры, и невзирая на это генерал-губернатор диктует попечителю приговор, какой наш суд вынести обязан. Не ведаю, Государь, насколько генерал-губернатор может пределы своей власти расширять или сужать, но очевидно, что не должен он при этом таким множеством именных указов пренебрегать.

По закону следовало Шпалькгаберу вначале признать право внести жалобу в Университет, затем дождаться решения суда и апелляцию подать, если желает, в наш Совет, а затем в Правительствующий Сенат. Государь! В случае несравненно более серьезном, когда виновный письменно Ректора оскорбил и весь Университет, поднял руку на воинскую команду Вашего Величества,