бунтовал чернь, студентов соблазнял восстать против начальства, ждем мы уже целый год первого приговора суда низшей инстанции, которому виновный подсуден[328]. А в деле куда менее важном, где публичная сатисфакция была уже дана посредством примерного наказания, Ректору нашему, изнемогающему под тяжестью дел, в вину ставят отсрочку на три дня, из коих один вдобавок на воскресенье пришелся!!! Мы наших студентов тотчас наказали за невоздержность, допущенную не против воинской команды, но только лишь в ее присутствии, меж тем как человек, который чернь призывал к бунту против военных, другими судами еще ни к какому наказанию не приговорен. Мы готовы наказать шалость юношескую, направленную против человека, который, как в обществе убеждены, сам оскорбление на себя навлек и в жалобе своей несколько раз против истины погрешил явственно, а между тем виновный, который наше юношество соблазнял против начальства пойти, вот уже целый год как над Университетом смеется и над его стараниями добиться справедливости. Государь! Вот как генерал-губернаторы и суды с Университетом обходятся.

Наконец, отыскали благовидный предлог, чтобы Университет очернить: ставят ему в вину, что суд Шпалькгабера приговорил к 20 рублям штрафа (в пользу бедных) за оскорбительный тон, каким он себе позволил к судье обращаться. Утверждают, что как Шпалькгабер юрисдикции Университета не подлежит, то и наказан быть не может. – Государь! Когда бы суд, оскорбленный посторонним частным лицом, должен был жалобу подавать в другой суд, всякий гражданский процесс между частными лицами превратился бы в процесс об оскорблении между судом и той из сторон, которая бы его оскорбить пожелала, и об уважении к суду забыть бы пришлось. Потому законы всех стран, особливо же те, какие в Лифляндии действуют: римское право, законы шведские, лифляндские и русские – требуют, чтобы наказан был преступник немедленно оскорбленным судом, а уж после может он на суд искать управу. Скажу больше: указ, на зерцало Петра I наклеенный[329], наказаниями грозил тем судьям, которые от этой обязанности уклоняться станут, а чтобы не прикрывались они неведением, другой указ, на то же зерцало наклеенный, предписывает, чтобы первый указ во всех судах был вывешен от Сената до суда самой низкой инстанции и чтобы все они его исполняли неукоснительно.

Трудно Вам, Государь, во все сказанное поверить. Но благоволите вспомнить о жалобе, которую на нас министр внутренних дел в июне Вашему Величеству подал от имени Дерптского магистрата в связи с землями Университета[330]. Если этой жалобе поверить, мы суть грабители, разбойники, с оружием в руках собственностью мирных дерптских мещан завладевшие. Приказали Вы земли измерить. Измерили их, и со вчерашнего дня есть у меня официальная бумага от магистрата, гласящая, что ни в чем не вышел Университет за пределы земли, ему из казны пожалованной; есть и доказательства неопровержимые того факта, что магистрат о нашей невиновности так же прекрасно прежде знал, как и ныне!

Государь, вот новый пример несправедливостей, на какие идут люди, желающие в Ваших глазах погубить институт, который с самого своего рождения всякий миг существования посвящал попечениям о благе общественном. Государь! Если бы могли Вы войти в наше положение! Отказались мы от всякого вознаграждения за экстраординарные труды для Университета и училищ, отдаем силы и время для того, чтобы обязанности свои выполнять и перевыполнять (пишу эти строки в три часа пополуночи), а между тем срамит нас часть публики, оскорбляют частные лица, осмеивают суды, у которых требуем мы справедливости, а когда студенты наши, задетые членом привилегированной касты, по легкомыслию своему его оскорбляют, все власти за него встают горой, а против нас со всех сторон вопли раздаются.

Государь, от решения этого дела зависит, будет у Вас в Дерпте университет или нет[331]. Положение наше невыносимое. Продолжаться оно не может. О, сколько всего должен был бы я Вам еще сказать, особливо насчет училищ! Но длина этого письма меня самого пугает. Благоволите вспомнить главное из того, что писал я Вам прежде об общем образовании Вашей нации. Сколько всего нужно сделать! И кто будет это делать, если наш Университет не устоит? У кого достанет смелости работать после нас, если мы падем жертвой аристократии? Меня уже эта участь постигла; здоровье мое подточено. Но пусть хотя бы жертва моя не сгинет втуне; извлеките из нее, о возлюбленный монарх, всю возможную пользу для своего народа.

26. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 12 декабря [1803 г.]

12 декабря

Государь!

Империя Ваша нынешний день посвятит мыслям о Вас[332]. Миллионы чистых душ и прямых сердец вознесут к Верховному Существу молитвы за одну чистую душу, за одно прямое сердце, которому Существо это позволило на престол взойти. Покамест солнце не встало и все живое не пришло в движение, отъединяюсь я от мира, чтобы в одиночестве более прочно слиться с той громадной массой, которая Вас любит, чтобы думать о Вас, любить Вас безусловно, безраздельно, чтобы сказать Вам, что я Вас люблю, чтобы говорить с Вами о том глубоком чувстве, какое Вы мне внушили. Александр! Сердце Ваше чувствительно; оно познало дружбу; прочтете Вы с удовольствием эти строки, продиктованные чувством самым нежным и самым чистым.

Быть может, в этот миг Вы и сами уединились, чтобы без помех воздать благодарность Верховному Существу за любовь, которую к Вам питают миллионы Вам подобных. Как сладостно мне видеть моего Александра, моего героя, проникнутого этим возвышенным чувством! Подобная гармония между ним и его народом должна нравиться божеству. Империя с одной стороны, Александр с другой! Оба у ног божества, оба ему благодарны. Ничего лучше не может человечество принести в дар.

Как Вы счастливы! О, желал бы я твердить Вам эти слова изо дня в день, напоминать Вам их беспрестанно и особливо в те горькие мгновения, когда сердце Ваше страдает от невозможности сотворить все то благо, о каком Вы мечтаете. Велико число бедствий, от которых Вы человечество уберегаете. Мысль о том, что посвящаете Вы себя целиком этому возвышенному занятию, должна служить Вам неисчерпаемым источником блаженства.

Как Вы счастливы! – Не подумайте, что в словах моих кроется утонченная лесть, какую внушила мне помимо моей воли нежная моя к Вам привязанность. Известно мне, сколько еще предстоит Вам совершить, чтобы получили эти слова абсолютный смысл, знаете Вы сами, что драгоценнейшие из идей Ваших далеки еще от воплощения и что потребуются Вам еще годы сражений, упорство, постоянство самое непреклонное, дабы часть их привести в исполнение. И тем не менее повторяю: Вы счастливы, счастливы