Забвение принципов партийности в литературе, безыдейность, эстетски-объективистский взгляд на жизнь, натуралистическое копирование отрицательных явлений действительности могут заслужить лишь справедливое осуждение со стороны нашей общественности.

На наш взгляд, – говорится далее в записке, – ошибкой является включение в сборник более сорока декадентских стихов М. Цветаевой, написанных ею главным образом в годы пребывания ее в белой эмиграции. Многие из них отражают неприятие ею Октябрьской революции, отчужденность от Родины и упаднические настроения. Но, несмотря на это, редколлегия предпослала циклу стихов М. Цветаевой статью Всеволода Иванова, непомерно восхваляющего Цветаеву как «высокоодаренного и оригинального поэта», творчество которого, по его мнению, очень близко творчеству великого русского поэта Н. А. Некрасова.

В настоящее время из намеченных к изданию 75 тысяч тиража сборника изготовлено только 30 тысяч экземпляров. Считаем целесообразным дальнейшее печатание сборника не производить и просим поручить соответствующим отделам ЦК КПСС рассмотреть этот вопрос.

сняли. Пострадал и несчастный начальник обллита, пытавшийся не пустить альманах в печать, но сдавшийся под напором директора издательства. Сам директор Сладков схватил «строгача» по партлинии. Секретарь обкома по идеологии Сургаков – тот самый, которому Панченко носил материалы для ознакомления, – получил «на вид». Панченко был, само собой, уволен – но за двадцать лет работы в советской прессе это было у него четвертое, что ли, увольнение, так что он уже привык… (Д. Быков. Булат Окуджава. С. 390).

Полемика между журналами переходит подчас в перепалку, а отношения между редакторами приобрели за последнее время крайне недружелюбный характер.

В интересах дела сейчас крайне важно призвать руководителей Союза – членов руководящих органов партии сплоченно, единым фронтом выступать по коренным идейно-творческим вопросам (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 474–483).

декорации, которые построил художник Тышлер, резко отличались от привычного в те годы гранд-стиля Большого театра. Вместо моря красных знамен – ажурная конструкция из березовых мостков, вместо зарева светлого будущего человечества – блекло-серые слякотные, дождливые будни. Декорации Тышлера были волшебно красивы, но, кроме меня, Бриков и еще нескольких человек, этого никто не видел – так далеко отстояли они от общепринятого стиля на правительственной сцене Большого.

Теперь я понимаю, что полуинтимный камерный тон моей оперы опережал время: то, что начало уже пробивать себе дорогу в драматическом театре и в советском кинематографе. Но до жанра оперы ветер перемен еще не добрался.

Поэтому, – продолжает Р. Щедрин, – в публике царило недоумение, и после окончания в зале раздались негодующие свистки.

Одним словом, в воздухе повис большой и жирный знак вопроса. Пресса не проронила ни слова, что по тем временам тоже означало неприятие новой работы театра и композитора. Под разными предлогами объявленные в премьерной афише последующие четыре спектакля были заменены «Травиатой» .

Через два с лишним месяца «Не только любовь» еще трижды показали зрителю.

И моя первая опера приказала долго жить (Р. Щедрин. С. 108–109).

Культ личности имел вредные последствия и играл отрицательную роль в жизни партии, нашей страны. Но даже в обстановке культа личности партия действовала как живой творческий организм. Никакой культ личности не мог остановить поступательное развитие советского общества, изменить природу социалистического строя, решающей движущей силой которого были, есть и будут многомиллионные массы трудящихся. Никакой культ личности не мог изменить существа революционного мировоззрения, поколебать организационные, политические и теоретические основы нашей партии, созданной и воспитанной в революционном духе великим Лениным.

В драматических обстоятельствах 1936 года, – говорит Соломон Волков, – снятие Шостаковичем с исполнения своей Четвертой симфонии было актом мучительным, но, вероятно, спасительным (С. Волков. Шостакович и Сталин. С. 340).