class="p1">Тем не менее привести свои планы в исполнение они не решались, пока кого-то из высочайших государственных сановников не постигнет смерть, что не позволит ему более чинить им препятствия. Для осуществления этой части своего плана они решили прибегнуть к кинжалам бандитов. И поэтому тягостно прозвучал в их ушах гул колокола, когда он дал сигнал к свершению казни, и они увидели, как самые смелые их надежды погибли на эшафоте, где теперь лежали обезглавленные тела четверых браво. Велико было их горе, когда они утратили надежные инструменты достижения цели, но столь же непомерной оказалась их радость, когда гордый Абеллино решился в открытую заявить Венеции о том, что он по-прежнему находится на территории Республики и готов использовать свой кинжал в интересах Порока.

– Этот десперадо[124] – как раз тот, кто нам нужен! – воскликнули они в один голос в буйном восторге; самое горячее их желание теперь состояло в том, чтобы залучить Абеллино к себе на службу.

Цели своей они добились быстро – как только принялись искать дерзкого браво, он тут же позволил себя найти. Он стал посещать их сборища, однако его обещания и требования оказались крайне экстравагантными.

Наипервейшим и самым горячим желанием заговорщиков было убийство Конари, прокуратора, человека, которого дож ценил превыше всех прочих, который обладал орлиным взором и заставлял заговорщиков ежечасно трепетать от страха, что тайну их раскроют, – этого человека дож взял к себе на службу, отстранив от той же должности кардинала Гонзагу. Однако за убийство этого человека Абеллино запросил совершенно непомерное вознаграждение.

– Обеспечьте мне требуемую награду, – сказал он, – и я даю вам слово чести, что с нынешней же ночи прокуратор Конари перестанет чинить вам препоны. Отправьте его на небеса, низвергните в ад – я все равно отыщу его, дабы пронзить кинжалом.

Что им оставалось делать? Абеллино был не из тех, с кем можно торговаться. Кардиналу не терпелось осуществить свои намерения, но путь к их исполнению проходил по могиле Конари!

Абеллино получил затребованную сумму; на следующий день достопочтенного Конари, гордости и надежды Республики, а заодно и лучшего и ближайшего друга дожа, уже не было среди живых.

– Какой страшный человек этот Абеллино! – хором воскликнули заговорщики, услышав новость, и торжественно отпраздновали кончину прокуратора на полуночном пиру у кардинала.

Дож едва не лишился рассудка от ужаса и изумления. Он посулил десять тысяч цехинов любому, кто выяснит, чья рука отправила Конари в мир иной. Соответствующее объявление было вывешено на углах всех венецианских улиц, а также оглашено по территории всей Республики. Через несколько дней на главном входе в венецианскую синьорию появилось следующее послание:

ВЕНЕЦИАНЦЫ!

Знаю, вам не терпится узнать имя убийцы Конари. Дабы спасти вас от бесплодных измышлений, сообщу здесь и сейчас, что покончил с ним я, Абеллино.

Дважды погрузил я свой кинжал в его сердце, а потом отправил тело на корм рыбам. Дож обещал десять тысяч цехинов тому, кто обнаружит убийцу Конари, а тому, кому хватит ловкости убийцу схватить, сам Абеллино обещает двадцать. Прощайте, синьоры. Остаюсь вашим преданным слугой

Абеллино

Глава VI

Двое величайших венецианцев

Читатель и без меня догадался, что это новое проявление наглости вызвало в Венеции всеобщую ярость. Никто еще на человеческой памяти не обращался столь неучтиво со знаменитой венецианской полицией, никто с такой непомерной гордыней не шел против власти дожа. Событие это повергло в смятение весь город: жители высматривали убийцу, по улицам ходили усиленные патрули, сбиры искали и тут и там, но никому не удалось ни увидеть, ни услышать Абеллино и даже напасть хоть на какой-то его след.

Священники в своих молитвах пытались пробудить дремлющую мстительность Небес, дабы они поразили смертью непотребного грешника. Дамы готовы были падать в обморок при одном упоминании имени Абеллино – ибо где взять уверенность, что в какой-то момент он не окажет им то же внимание, которое оказал Розабелле? Что до пожилых синьор, они в один голос утверждали, что Абеллино продал душу князю тьмы и в обмен обрел способность смущать покой всех благочестивых венецианцев и наслаждаться их праведным, но бессильным возмущением. Кардинал и его соратники гордились своим внушающим ужас сообщником и с уверенностью предвкушали будущий триумф своего дела. Осиротевшее семейство Конари призывало проклятия на голову убийцы и высказывало пожелания, чтобы слезы их обратились в море серы, в воды которого они ввергнут чудовищного Абеллино; но скорбь родных Конари не могла поспорить со скорбью дожа и двух его ближайших соратников, которые дали клятву не отступаться, пока не выяснят местонахождение этого безжалостного душегуба и не отомстят ему в десятикратном размере за его преступление.

– И ведь действительно, – произнес Андреас однажды вечером, сидя в одиночестве в своих личных покоях. – И ведь действительно, нельзя не признать, что этот Абеллино исключительная личность. Человек, способный совершить то, что совершил Абеллино, должен обладать такими талантами и таким мужеством, что, встань он во главе армии, он смог бы завоевать половину мира. Что же мне сделать, чтобы увидеть его хоть мельком?

– Подними глаза! – взревел Абеллино и хлопнул дожа по плечу.

Андреас вскочил с места. Перед ним возвышалась фигура гиганта, закутанная в темную накидку, из-под которой выглядывало лицо столь злобное и уродливое, что не было во всем мире ему подобия.

– Ты кто такой? – запинаясь, осведомился дож.

– Ты смотришь на меня – и еще сомневаешься? Так вот, я – Абеллино, добрый друг твоего покойного Конари, самого безгласного раба Республики.

Храбрый Андреас, который никогда еще не дрожал в битве ни на суше, ни на море и для которого не существовало опасности, способной поколебать его решимость и хладнокровие, – этот храбрый Андреас лишился на несколько секунд присутствия духа. Безмолвно взирал он на дерзкого наемного убийцу, стоявшего перед ним с невозмутимым высокомерием, – своим видом тот затмевал величие величайшего из венецианцев.

Абеллино кивнул ему с покровительственно-фамильярным видом и снизошел до того, что одарил дожа не лишенной приветливости улыбкой.

– Абеллино, – произнес дож через некоторое время, собравшись с мыслями, – сколь ты ужасен – и мерзок!

– Ужасен? – повторил браво. – Вот каким ты меня считаешь? Что ж, мне очень приятно это слышать. Мерзок? Может, да, а может, и нет. Должен признать: судя по вывеске на моем фасаде, трудно ожидать праздных увеселений внутри, однако при этом, Андреас, в одном нет сомнения: мы с тобой стоим вровень, ибо в данный момент именно мы двое – величайшие из венецианцев: ты в своем роде, а я в своем.

Дож невольно улыбнулся в