еще полчаса, и только тогда гондола остановилась. Он велел мне выйти, провел по одной улице, по другой и в конце концов постучал в некую дверь – я так и стоял с завязанными глазами. Дверь открыли и с большой осмотрительностью осведомились, что мне угодно, потом после недолгих колебаний меня все-таки впустили. С глаз моих сдернули платок, и выяснилось, что я нахожусь в небольшой комнате, в окружении четверых мужчин, чей вид отнюдь не внушал доверия, а также молодой женщины, которая (как мне показалось) и открыла мне дверь.

Фальери. Смелый ты человек, Контарино.

Контарино. Я понял, что терять время нельзя. Тут же швырнул кошелек на стол, наобещал им груды золота, и мы договорились конкретно, в какие дни и часы и по каким сигналам мы будем организовывать дельнейшие встречи. Для начала я попросил об одном: чтобы Манфроне, Конари и Ломеллино убрали со всей мыслимой поспешностью.

Все хором. Брависсимо!

Контарино. До этого момента все шло как по маслу, и один из новых моих приятелей как раз собрался проводить меня домой, как вдруг в комнату вступил нежданный посетитель.

Пароцци. И?

Меммо (с нетерпением). Да продолжай же ты, ради бога!

Контарино. Раздался стук в дверь, девушка пошла выяснить, кто явился. Через миг вернулась бледная как покойник и воскликнула: «Бегите! Бегите!»

Фальери. А дальше?

Контарино. А дальше в комнату ворвался целый легион сбиров[123] и жандармов, и как вы думаете, кто стоял во главе? Не кто иной, как этот чужак-флорентиец.

Все хором. Флодоардо? Неужели Флодоардо?

Контарино. Флодоардо.

Фальери. Какой демон привел его туда?

Пароцци. Клянусь всеми адскими фуриями! Жаль, что меня там не было!

Меммо. Да ладно тебе, Пароцци, ты теперь хотя бы знаешь, что Флодоардо не трус.

Фальери. Тише, дослушаем до конца.

Контарино. Мы застыли, точно изваяния, никто и пальцем не шевельнул. «Именем дожа и Республики, сдавайтесь и сложите оружие!» – вскричал Флодоардо. «Прежде сам дьявол сдастся тебе, чем мы!» – вскричал один из бандитов и выхватил у жандарма меч. Остальные сорвали со стен мушкеты, а что до меня, я первым делом потрудился погасить лампу, чтобы уж было не отличить друга от врага. Но чертова луна сияла даже сквозь ставни и частично заливала комнату своим светом. «Соберись-ка с мыслями, Контарино, – подумал я. – Если тебя здесь обнаружат, то, чего доброго, повесят за компанию». Я вытянул меч из ножен и кинулся на Флодоардо, однако мой удар, прекрасно рассчитанный, он отразил ударом сабли, которая блеснула, точно молния. Я дрался как одержимый, но на этот раз не помогло все мое искусство, я и глазом моргнуть не успел, а Флодоардо уже распорол мне грудь. Я понял, что ранен, и отскочил назад. В тот же миг грянули два пистолетных выстрела, и при свете вспышки я обнаружил боковую дверку, доступ к которой жандармы не потрудились перекрыть. Мне удалось незаметно выскользнуть в соседнюю комнату, выломать оконную решетку, спрыгнуть без увечий вниз, пересечь двор, перелезть через пару-тройку садовых изгородей, добраться до канала, где, по счастью, все еще дожидалась гондола, и уговорить лодочника побыстрее довести меня до площади Святого Марка – оттуда я поспешил сюда, изумляясь, что все еще жив. Вот какое у меня было инфернальное приключение.

Пароцци. Я сейчас ума лишусь.

Фальери. Все наши планы порушены. Чем больше вокруг нас неприятностей, тем дальше мы от своей цели.

Меммо. Сознаюсь, меня посетила мысль, что сами Небеса послали нам знак отступиться. Что скажете?

Контарино. Подумаешь, какие пустяки! От таких происшествий умы наши делаются лишь острее. Чем больше препятствий встречается на моем пути, тем тверже моя решимость их преодолеть.

Фальери. А бандиты знают, кто ты такой?

Контарино. Нет, им не только неизвестно мое имя, но они еще и считают меня подручным некоего влиятельного синьора, которому соратники дожа нанесли серьезное оскорбление.

Меммо. На мой взгляд, Контарино, ты должен поблагодарить Господа за столь удачное спасение.

Фальери. Но ведь Флодоардо в Венеции чужак – как он мог обнаружить логово бандитов?

Контарино. Этого я не знаю; возможно, как и я – по чистой случайности, но, клянусь Творцом, он дорого заплатит за эту рану.

Фальери. Флодоардо слишком уж спешит отличиться.

Пароцци. Флодоардо должен умереть.

Контарино (наполняя кубок). Да наполнится ядом следующая его чаша.

Фальери. Уж я обеспечу себе честь познакомиться с этим джентльменом поближе.

Контарино. Меммо, нам понадобятся туго набитые кошельки – в противном случае наша затея окончится провалом. Когда там твой дядюшка намерен отправиться в мир иной?

Меммо. Завтра вечером, но все же… да уж, меня бьет дрожь.

Глава III

Смятение нарастает

После дня рождения Розабеллы у всех венецианок, имевших хоть какие-то претензии на красоту и хоть самые отдаленные планы завоевать сердце мужчины, только и разговоров было что про обворожительного флорентийца. Он дал работу всем женским языкам, а те немногие, что не давали языкам воли, во искупление предавались собственным мыслям. Многие девы забыли про спокойный сон, многие опытнейшие кокетки вздыхали, накладывая белила и румяна перед зеркалом; многие недотроги забыли добровольно внушенные себе правила и что ни день показывались в садах и на променадах, где, судя по слухам, была надежда встретить Флодоардо.

А с того дня, когда он встал во главе сбиров, с несокрушимой решимостью вошел в логово бандитов и, рискуя жизнью, пленил их всех, имя его звучало на устах у мужчин не реже, чем на устах у женщин. Мужчины восхищались его мужеством и неколебимым присутствием духа по ходу столь опасного приключения; но еще сильнее были они поражены тем, с какой проницательностью он отыскал место, где скрываются браво, ибо до того это не удалось даже самым смекалистым офицерам прославленной венецианской полиции.

Дож Андреас чем дальше, тем охотнее поддерживал знакомство с блистательным молодым человеком, и чем больше он с ним беседовал, тем сильнее Флодоардо занимал его мысли. Решимость, с которой он оказал Республике столь важную услугу, вознаградили подарком, достойным самого императора, а кроме того, Флодоардо получил одну из самых важных государственных должностей.

Оба этих дара были поднесены тайно, но едва стало известно об особой благосклонности дожа к молодому человеку, как тот с подобающей скромностью и уважением отклонил оба дара. Он попросил лишь об одном одолжении: разрешить ему прожить свободно и независимо в Венеции один год, а по истечении этого срока обещал назвать тот род занятий, который сам он сочтет наиболее соответствующим его склонностям и способностям.

Флодоардо поселили в великолепном дворце его