Машина написала на небе лучом плазменно-оптической системы:

«Для «совершенного» общения необходимо, чтобы человек обладал чуткой совестью, которая не позволит ему нарушать божественные законы без страданий и боли. Люди должны знать, что их ждет в случае неповиновения…»

Послание это было таким длинным, что его сияние затмило свет заходящего солнца и заполнило небо оранжевым свечением.

Написанное Машина сравнила с Первичным Законом и предсказала, что наступит такой день, когда люди перестанут искать врагов внутри себя и начнут видеть себя такими, какие они суть на самом деле, – красивыми великанами Вселенной, способными держать звезды на ладонях.

– Я всю мою жизнь наблюдаю за этой Машиной, но до сих пор не понимаю, в чем ее особенность, – сказал Уит. – Ты только подумай, что отняла у нас эта проклятая Машина за все…

– Ее поставили здесь, чтобы наказать нас, – сказала жена.

– Чушь! – не согласился с ней Уит.

– Но кто-то же построил ее – и построил с какой-то целью.

– Откуда мы можем это знать? Почему ее не могли построить просто так, без особой цели?

– Она убивала людей, ты же знаешь, – напомнила жена. – Людей убивают с какой-то целью.

– Может быть, Машина хочет исправить, а не наказать нас? – сказал он.

– Людей не убивают, чтобы исправить.

– Но мы же ничего не сделали.

– Откуда ты можешь это знать?

– И ты считаешь это неразумным и несправедливым.

– Ха!

– Смотри-ка! – Уит протянул руку в направлении башни.

Машина изменила надпись на первых этажах башни. Теперь на фасаде сверкающими буквами было написано: «Палосский институт коммуникации»

– И что же она теперь делает? – не встав с места, спросила жена.

Он сказал ей о новой вывеске.

– Машина слушает, – сказала жена. – Она слушает и слышит все, что мы делаем. Она зло подшутила над тобой. Она выкидывает такие штуки – время от времени.

Уит растерянно покачал головой. Под названием Машина поместила другую надпись, набранную буквами помельче:

«Двадцать тысяч кабинок – никакого ожидания…»

– Это мозговая бомба, – проворчал Уит. Он произнес это механически, как будто слова сорвались с его языка под действием какой-то внешней, чужеродной силы. – Машина хочет ликвидировать стратификацию нашего общества.

– Какую стратификацию? – поинтересовалась жена.

– Богатые начнут говорить с бедными, а бедные – с богатыми, – ответил он.

– Кто такие богатые? – спросила она. – Кто такие бедные?

– Это всего лишь имитация общения, – сказал он. – На самом деле, это тотальная сенсорная стимуляция. Надо бежать в Центр Солидарности, предупредить их.

– Ты никуда не пойдешь, – повелительно произнесла жена; в голосе ее явственно звучал страх.

Она подумала, что ему скажут в Центре Солидарности.

Еще один спятил…

Люди, жившие у самого сердца Машины, действительно часто сходили с ума. Она знала, что говорили туристы, рассказывавшие о странностях Палоса:

«Большинство людей в Палосе немного не в себе, но их трудно в этом винить…»

Стало почти темно, и Машина написала на небе яркими буквами:

«Вы приписываете Галилею заслуги, которые по праву принадлежат Аристарху Самосскому…»

– Кто такой этот Галилей? – недоуменно спросил Уит, задрав голову к небу.

Жена поднялась, вышла на середину комнаты и встала между Уитом и дверью. Она изо всех сил старалась отвлечь мужа от огненных слов.

– Не обращай внимания, – сказала она. – Эта проклятая Машина вечно занимается всякой ерундой.

– Она хочет отнять у нас что-то еще, – сказал Уит. – Я это кожей чувствую.

– Что еще можно у нас отнять? – спросила жена. – Она отняла у нас золото, почти все книги. Она отняла у нас частную жизнь. Она отняла у нас право выбирать супругов. Она отняла у нас промышленность и оставила вот это.

Она ткнула пальцем в сторону ткацкого станка.

– Нет никакого смысла атаковать ее, – сказал он. – Мы знаем, что она неприступна.

– Наконец-то ты говоришь разумные вещи, – сказала жена.

– Но кто-нибудь пытался с ней поговорить? – спросил Уит.

– Не говори глупостей. Где у нее уши?

– У нее есть уши, раз она шпионит за нами.

– Но где они?

– Двадцать тысяч кабинок, никакого ожидания, – сказал Уит.

II

Он отвернулся от окна, оттолкнул жену и вышел из дома в ночь. Ум его освободился от всяких сомнений, он отчетливо сознавал, куда и зачем ему надо идти. Снизошедшее на него озарение вело его сквозь темноту. Он не замечал ни соседей, ни туристов, шарахавшихся в сторону, чтобы не быть сбитыми с ног; не слышал Уит и истошного крика жены, которая звала его вернуться, стоя в дверях дома.

Пламя, которым Машина выводила не небе свои письмена, замерло, длинная полоса огня с гигантской высоты огромным пальцем указывала на Палос.

Машина Бытия заметила приближение Уита и услужливо открыла перед ним дверь входа в башню. За тысячи веков Уит оказался первым человеком, преодолевшим защитное поле Машины и оказавшимся внутри нее; это было похоже на то, как если бы внешнее сновидение вдруг стало внутренним. Конечно, Машина сама не видела снов, но она могла анализировать отраженные сны своих подопечных.

Уит оказался в маленькой комнатке размером три на три метра со светящимися стенами, полом и потолком.

В этот миг Уит, в первый раз после того, как вышел из дома, ощутил приступ страха. Когда он входил, в стене была дверь, но теперь ее не было. На плечи невыносимой тяжестью лег груз прожитых лет; мысли стали путаться.

На стене, прямо перед глазами Уита, появилась светящаяся надпись.

«Перемены желательны. Чувства – это инструменты, посредством которых реагируют на изменения. Без перемен чувства атрофируются…»

К Уиту отчасти вернулось мужество.

– Кто ты, Машина? – спросил он. – Зачем тебя построили? Какова твоя цель?

«В вашем мире больше не существует четко очерченных этнических групп…» – Машина написала это на стене светящейся бегущей строкой.

– Что такое этнические группы? – спросил Уит. – Ты была создана для развлечения?

На стене запылали новые слова: «Конфуций, Леонардо да Винчи, Ричард III, Эйнштейн, Будда, Иисус, Чингисхан, Юлий Цезарь, Ричард Никсон, Паркер Вурхиз, Утсана Билу и Им Дуфи имели общих предков…»

– Я не понимаю тебя, – с упреком в голосе произнес Уит. – Кто эти люди?