— Это наш Назаров. Погляди-ка, как он разговаривает с конем… Больших кровей лошадь… Н-да… — и прищелкнул в восхищении языком.

Пройдя вперед, Назаров остановился и сказал что-то лошади. Та сама подошла к нему, и Назаров спокойно сел на нее. А потом, повернув коня, он послал его на ближайший плетень сада. Лошадь легко перемахнула через него и сейчас же, почти с места, взяла его обратно. Мы переглянулись с казаком в изумлении.

Мое близкое знакомство с Назаровым оказалось, к сожалению, весьма неудачным.

Кончив Донской кадетский корпус в 1919 году, я опять приехал в мою станицу. Невдалеке от нашего дома на церковной площади происходило каждый день обучение молодых казаков, предназначенных для пополнения 42-го Донского полка.

Однажды с группой сверстников-друзей я издали наблюдал за учением, когда заметил подъезжающего к нам верхом Назарова.

Приблизившись к нам, он спросил:

— Господа, не может ли кто-нибудь из вас посмотреть за моей лошадью? Мне надо проверить моих казаков. Если же кто-нибудь из вас умеет сидеть на лошади, то он сможет проездить моего Зораба. Хотите, кадет? — обратился Назаров ко мне.

Я вспыхнул от гордости и ответил:

— Так точно, господин есаул!

— Тогда садитесь и поезжайте. Зораб выезжен очень хорошо, но помните, что это — чистокровный англо-араб. Поэтому в мыле не приводите его обратно.

Я сел на лошадь и поехал по улице, ведшей к нашему дому.

Зораб шел легко, танцуя и прося повода. Проезжая мимо нашего сада, я заметил в нем мать и приветственно помахал ей рукой. Но тут произошло что-то ужасное: из подворотни ближайшего дома наперерез Зорабу вынеслись три огромных волкодава, они в ярости бросились под ноги коню, стараясь укусить его. Зораб от испуга прыгнул в сторону, взвился на дыбы и потом, заложив уши назад, помчался полным карьером по улице… Фуражка моя слетела. Я вцепился в коня и не старался удерживать его.

Только на самой окраине станицы мне удалось перевести Зораба на шаг. Перепуганный конь дрожал всем телом. К моему глубокому стыду, он был совершенно мокрый и покрытый хлопьями мыла.

Когда я привел его на площадь, Назаров очень строго посмотрел на меня, но не сказал ничего обидного. Я был очень смущен.

Некоторое время спустя станица опустела: молодые казаки ушли на фронт. Как-то, не сговариваясь, несколько моих друзей и я сам решили ехать тоже к Назарову в полк.

Самое трудное было уговорить мать добровольно отпустить меня на фронт. Бежать из дому, как это я уже делал в начале Гражданской войны, я больше не хотел. Мать, узнав о моем решении, умоляла меня не бросать ее: отца уже не было, старший брат дрался на Кубани, в рядах Дроздовского конного полка. Но я был непоколебим и угрожал в случае отказа уехать на фронт без благословения. Мы проговорили с матерью всю ночь. Когда стало уже светать, мать в изнеможении тяжело вздохнула и сказала мне:

— Ну что ж, тогда поезжай с богом. Пойдем, помолимся вместе…

Мы стали с нею на колени перед нашими почерневшими старинными образами, а затем мать, заливаясь слезами, простила и благословила меня в ратный путь.

Мы сначала приехали в Кривой Рог, только что очищенный от большевиков восстанием офицеров. Запуганный хозяин пустой гостиницы, где нам были отведены комнаты, долго и растерянно извинялся за беспорядок: в залах валялись переломанная мебель, груды разбитого стекла, на полу виднелись какие-то подозрительные темные пятна, обои были испещрены следами пуль.

Потом мы проехали Никополь и, наконец, в имении «Красное озеро», в Екатеринославской губернии, догнали 42-й полк. Назаров принял нас и приказал зачислить всех в 1-й взвод 1-й Партизанской конной сотни. Ею командовал выслужившийся из простых казаков в германскую войну хорунжий Воропаев, высокий, сухощавый и молчаливый, с темным от степного загара лицом. Вахмистром же нашим оказался новочеркасский реалист Иван Ашуркин{323}, доблестный партизан Чернецовского отряда и Степного похода.

Командиром Партизанского конного дивизиона был сын директора Новочеркасской гимназии есаул Фролов{324}. Небольшого роста, со светлыми волосами, в пенсне, всегда веселый, он был общим любимцем партизан. Точно так же любили все и Назарова.

42-й полк стоял на отдыхе, приводя себя в порядок после недавних боев на Днепре, в особенности у Кичкаского моста. Большевики, кажется, отходили на запад, в сторону Херсонской губернии.

Через несколько дней полк выступил в поход. Деятельность наших конных сотен проходила в разведке и в охранении полка, продвигавшегося вперед довольно осторожно. Разъезды, наконец, выяснили, что противник несомненно отходит прямо на запад и такими же этапами, как и 42-й полк. Из-за этого расстояние, отделявшее нас от большевиков, оказывалось почти все время неизменным, приблизительно 30–50 верст. Войти в соприкосновение с красными нашим разъездам никак не удавалось.

В одну из дневок наш взвод под начальством казака-урядника был послан за фуражом в соседнюю слободу. Придя туда, мы расположились с лошадьми во дворе богатого мужика, которому было поручено собрать и подготовить к отправке заказанный фураж. Я остался с лошадьми и моими друзьями на воздухе, а партизаны разошлись по соседним дворам, в поисках еды.

Некоторое время спустя из хаты хозяина понеслись громкие бабьи крики, плач, возмущенные голоса. Мы увидели нашего взводного урядника и нескольких партизан, тянувших из дома ворох какого-то добра. Они отбивались от насевших на них баб, которые умоляли казаков отдать им вещи. За ними выскочил и сам хозяин, окруженный мужиками, возмущенный и тоже увещевавший казаков. В это время мальчишка — сын хозяина, пользуясь суматохой, бросился в конюшню и сейчас же вылетел из нее галопом на неоседланной крестьянской лошади. Пронесшись через двор, он карьером помчался в штаб полка.

Не прошло и четверти часа, как мы услышали вдали приближающийся звон бубенчиков. Затем во двор в облаке пыли внеслась тачанка. С нее сошел Назаров и его адъютант. Они прямо направились к дому хозяина. На пороге Назаров сказал уряднику:

— Немедленно собрать взвод!

Когда взвод выстроился, Назаров подошел к строю