– Может быть. Пятьдесят тысяч долларов. Приблизительно. Конторе конец. Дома́ придется продать. Включая этот. – Ему пришлось на секунду умолкнуть. Она посмотрела на него и взяла за руку:

– В этом, знаешь, нет ничего неожиданного. Я так и думала.

– Так и думала?

– Я догадалась, что у тебя неприятности. Они у многих.

– Я не знаю, что сказать.

– А что ты хочешь сказать?

– Я… Прости меня. – Он чуть не сломался, но взял себя в руки. – Что ты будешь делать?

– Я? Жить с тобой, разумеется. Как захочешь и где захочешь. Вот все, чего я желаю.

– Но после всего этого…

– У нас была прекрасная жизнь. Теперь будет новая, тоже прекрасная. Просто другая.

– А что будет делать Чарли?

– Работать, – отрезала она.

– Я только… – начал он, но она не дала договорить.

– Я хочу, чтобы прямо сейчас ты лег, – сказала Роуз.

Через пару минут она вышла из будуара. К его удивлению, на ней не было ночной сорочки, кроме колье, на ней вообще ничего не было. Уже не первой молодости, она сохранила фигуру. Получилось поразительно эротично. Уильям чуть не задохнулся.

Она остановилась у постели, завела руки назад и медленно расстегнула колье. Протянула ему.

– Солидный взнос в копилку, – улыбнулась Роуз.

Уильям нехотя взял.

– Не хочу, чтобы ты с ним рассталась, – пробормотал он.

– Ты – все, что мне нужно, – просто ответила она. – Остальное не имеет значения.

И он, едва она легла рядом, привлек ее к себе.

– Я вряд ли на что-то способен, – сказал он горестно.

– Ш-ш-ш, – прошептала она и положила его голову себе на грудь. – Тебе, по-моему, нужно поплакать. Самое время.

Через несколько часов, уже после того, как они занимались любовью, когда муж давным-давно заснул, Роуз Вандейк Мастер лежала неподвижно и смотрела в потолок.

Она была искренне рада, что все позади. С тех пор как она впервые заподозрила неприятности, прошло восемнадцать месяцев, и ей было тяжко смотреть, как мучится Уильям. Но она ничего не могла сделать – только наблюдать и ждать.

Роуз помнила 1907-й. Муж чуть не разорился, но так и не смог ей признаться. И на сей раз, когда дела приняли скверный оборот, она настроилась на то же самое. Месяц за месяцем она ждала. Его уныние было очевидным, она слишком хорошо его знала, но он не мог заставить себя рассказать.

Так или иначе, сейчас она приняла меры предосторожности. Ей было по силам немногое, но хоть что-то. А он и знать не знал.

Единственный вопрос – когда сказать?

Не сейчас. Лучше дождаться, когда уляжется пыль и будут выплачены долги. Строго говоря, она, конечно, нарушила закон, скрывая деньги от его кредиторов, но справилась с этим препятствием. Она рассудила, что при везении у него что-нибудь да останется. Главное – изъять кучу денег до того, как он все потеряет на бирже.

Шестьсот тысяч долларов, если быть точной. Она благополучно разместила их в пяти разных банках на свое имя. Не израсходовала ни цента.

Поистине большая удача, что Уильям был равнодушен к Ньюпорту. Отправься он туда – моментально бы понял, что там вообще ничего не делается, разве что кое-что аккуратно накрыли брезентом. Ни архитекторов, ни строителей, ни мрамора. Ничего. Время от времени она приглашала рабочих для видимости, а весь участок был надежно скрыт за забором. Плюс активные разговоры – вот все, что ей понадобилось.

Шестьсот тысяч долларов. Они смогут снять прекрасную квартиру на Парк-авеню. У них есть кое-какие красивые вещи. Есть друзья, есть обязанные им светские знакомые. На фоне массового исхода со светской сцены при колоссальных потерях их случай будет иным.

В конце концов, они даже в бедности останутся «старыми деньгами».

1953 год

Первое, что замечали в Саре Адлер, – большие черепаховые очки на узком лице. Когда она нагнулась, Чарли приметил между грудей еще и маленькую звезду Давида на цепочке. Но сейчас он, глядя в эти очки, видел, что глаза у нее не только глубокие, но и волшебно-карие, с прелестным огоньком.

Саре Адлер было двадцать четыре года. И в данный момент она, сидя за столиком в первоклассном отеле «Сент-Реджис» и сверля этими карими глазами Чарли Мастера, гадала, сколько ему – пятьдесят? В любом случае он был вдвое старше, но находился в отличной форме.

А мужчины постарше, нельзя не признать, куда интереснее.

Отель «Сент-Реджис» на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы был не просто отель – дворец. Чарли пригласил ее выпить – сначала в обшитый панелями бар, где огромная настенная картина Максфилда Пэрриша «Старый король Коул» придавала блеск всему помещению. Ей это понравилось. А потом они перешли в колонный обеденный зал. Мистер Чарльз Мастер отлично знал, как вести себя с девушками, да и собеседник он был неплохой.

Она устроилась в галерею всего три недели назад, хотя там платили гроши, а потому едва поверила в свою удачу, когда мистер Мастер явился сегодня утром с богатейшей коллекцией фотографий, которой ей тут же и поручил заняться хозяин галереи. И вот они сидят в «Сент-Реджисе», где она наслаждается одной из интереснейших в ее жизни бесед.

Казалось, этот человек знает всех. В двадцатых он приятельствовал с Юджином О’Нилом и всей театральной братией, да и сам писал пьесы. Он слушал звезд джаза до того, как они стали знамениты, и помнил Чарли Чаплина еще на сценических подмостках. А только что сообщил ей вещь еще более удивительную.

– Вы знаете Эрнеста Хемингуэя? – Она боготворила Хемингуэя. – Где вы познакомились? В Париже?

– В Испании.

– Вы хотите сказать, что были на испанской Гражданской войне?

Когда та началась, Саре было всего семь лет, но она узнала о ней в школе – и дома. В бруклинском доме Адлеров велись бесконечные диспуты. Естественно, никто не поддерживал победившую сторону. Фашист генерал Франко с его деспотичными католиками и монархистами олицетворяли все, что ненавидели Адлеры. «Он не лучше Гитлера», – говорил отец. А мать, Эстер Адлер, которая была из семьи либералов и тред-юнионистов, была готова вступить в Интернациональную бригаду и лично отправиться в бой! Все были за левых.

Кроме дяди Германа. Отцовский брат был толстяком, привыкшим гордиться своей осведомленностью в европейских делах, и считал себя самым умным, о чем бы ни заходила речь.

– Послушайте! – заявлял он. – Франко – старомодный деспот. Он сукин сын, не спорю. Но он не нацист.

Мать устраивала ему разнос:

– А как насчет его католиков-монархистов? Ты знаешь, как поступала с евреями испанская инквизиция?