Далее — в «Путешествии в прошлое» (1967), где лирического героя свяжут и будут издеваться над ним, обнаруживаются сразу несколько отсылок к сцене распятия Христа: «Тогда некоторые стали плевать в него; и, завязав ему глаза, начали бить его кулаками и говорить ему: “Посмотрим, как ты пророчествуешь!”. И когда охранники забрали его, они тоже били его» (Мк. 14:65968) ~ «Кто плевал мне в лицо, / А кто водку лил в рот, / А какой-то танцор / Бил ногами в живот» («стали плевать в него» = «плевал мне в лицо»; «некоторые» = «какой-то»; «били» = «бил»); «И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял» (Мк. 15:23) ~ «А кто водку лил в рот».

Если в евангельи сказано: «И говорили Ему много других оскорблений» (Лк. 22:65), то в ранней редакции «Разговора в трамвае» (1968) читаем: «Он же мне нанес оскорбленье: / Плюнул и прошел по коленям» /5; 498/.

Если Иисуса Христа «начали бить… кулаками» (Мк. 14:65), «И говорили Ему много других оскорблений» (Лк. 22:65), то и лирический герой в песне «Вот главный вход…» (1966) окажется в подобной ситуации: «И кулаками покарав, / И оскорбив меня ногами, / Мне присудили крупный штраф, / Как будто я нахулиганил». А в «Песне о вещем Олеге» (1967) сказано: «Каждый волхвов покарать норовит» (здесь — каждый, а в «Путешествии в прошлое» — «все позабавились»).

Кроме того, в «Путешествии» предвосхищены некоторые мотивы из «Райских яблок»: «Развяжите, — кричал, — да и дело с концом» = «Вот и дело с концом — в райских кущах покушаю яблок»; «Навалились гурьбой, стали руки вязать» = «Хлебный дух из ворот — это крепче, чем руки вязать»; «...Что хозяйку ругал, всех хотел застращать» = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать».

В «Путешествии» издевательства, которым хозяева богатого дома подвергают лирического героя, соотносятся с издевательствами над Иисусом Христом, а в «Райских яблоках» поэт прямо называет себя сыном божьим и сравнивает себя с Христом: «Не к мадонне прижат божий сын, а к стене, как холоп» (АР-17-200).

Итак, близкими мотивами, которые Высоцкий находил в христианстве применительно к своему положению гонимого поэта, являются следующие: пророчество, предательство, гонения, избиение, распятие (и в целом — казнь), воскрешение («Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!» /5; 74/, «Мы не умрем мучительною жизнью — / Мы лучше верной смертью оживем!» /4; 67/, «Он видел ад, / Но сделал он / Свой шаг назад — / И воскрешен!» /4; 155/) и мотив чаши, который наиболее подробно разрабатывается в песне 1977 года: «Мне судьба — до последней черты, до креста <…> Убеждать и доказывать с пеной у рта <.. > Что лабазники врут про ошибки Христа». И далее поэт прямо применяет к себе новозаветные образы: «Только чашу испить — не успеть на бегу <…> Что же с чашею делать?! Разбить — не могу! / Потерплю — и достойного подстерегу». Сравним со словами Христа: «Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ин. 18:11).

Как известно, Христос в своих проповедях часто использовал жанр притчи: «И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним всё бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют…» (Мк. 4:11–12). А многие песни Высоцкого как раз написаны в жанре сказки, басни и притчи — во избежание лобовых высказываний.

Кроме того, через всю Библию красной нитью проходит заповедь творить добро, в связи с чем представляют интерес воспоминания о Высоцком капитана теплоходов «Аджария» и «Шота Руставели» Александра Назаренко: «Володя, когда давал автографы, вместо подписи ставил только одно слово — “ДОБРА”. Я поинтересовался, почему он выбрал именно его. Прошло уже более 40 лет с тех пор, и я не могу воспроизвести нашу беседу дословно. Приведу только ее смысл.

Володя перечислил все известные ему конфессии, отметив христианство, иудаизм, буддизм и ислам. Он обратил мое внимание на то, что одна из самых главных заповедей всех этих религий — делать добро в любых его проявлениях. Приведу некоторые перечисленные им значения славянского слова “добра”: добродетельность (делать добро), добровольность, доброжелательность, доброздравие, доброкачественность, добронравность, добротолюбие, добромыслие, добропорядочность, добросердечность, добротворение, доброхот…

Он перечислил еще несколько производных, которые уже выпали из современного обиходного языка (не помню, какие конкретно). Высоцкий очень хотел, чтобы мы все желали и делали добро друг другу. Он также дал свое объяснение производным словам. Очень жаль, что я не запомнил это, но после нашего разговора в моей душе разлилась благодать»[1175].

Показателен также эпизод, случившийся в июле 1972 года на квартире у физика Николая Попова, пригласившего Высоцкого в гости во время его гастролей в Ленинграде: «У Николая Попова была собрана неплохая библиотека. Высоцкий заинтересовался, а Николай, увидев интерес, предложил: “Володя, книга, которую ты выберешь, — твоя”. Высоцкий, по словам Попова, выбрал две книги: “Жизнь Христа” французского философа Ренана в дореволюционном издании и Библию. С Библией вышел конфуз.

По словам Антонины, жены Николая (очаровательная женщина, руками которой был приготовлен стол в ту ночь с 5 на 6 июля 1972 года), Библия принадлежала мужу ее подруги — она взяла ее почитать. Антонина с ужасом наблюдала, как супруг широким жестом подарил ее Высоцкому (она зашла в комнату как раз в тот момент, когда Высоцкий, прижав Библию к груди, благодарил Попова), потому как знала: муж подруги — классический советский книголюб, который просто так ни с одной из своих книг не расстанется. А шел, напомним, 1972 год — сложно сказать, что тогда в романовском Ленинграде было труднее достать — Библию или автомат Калашникова.

Переговоры с подругой и с ее мужем ни к чему не привели. Попытки давить на чувство прекрасного — мол, ваша Библия теперь в руках величайшего поэта современности — наталкивались на железобетонное: вы у меня Библию взяли, вы мне ее и верните.

Антонина Попова рассказала мне, что ей пришлось написать Высоцкому письмо, где с бесконечными извинениями содержалась просьба вернуть Библию. По словам женщины, Библия в конце концов была возвращена законному владельцу»[1176] [1177] [1178].

А в начале киноповести «Венские каникулы» (1–5 января 1979 года) встретится такой фрагмент: «Даниэль, высокий, худой, с копной желтых волос, проснулся от собачьего лая. Спустился с нар, прихватил с собой затрепанный