Мы осмотрели надстройку: пыль, тлен, развалившиеся подмостки, здесь давно не канканировали. Но, думал я, тем привлекательнее будет восстановленное питательно-увеселительно-просветительное заведение. «Ку-пи-те-буб-лики…» Изысканные блюда с музыкой и пляской да ещё с приправой из беллетристических реминисценций! Пищевая преемственность, обогащенная литературными аллюзиями. Каково?

Так я жил или пытался жить по законам рынка. Однако ресторанно-литературный замысел оказался похоронен не приговором какого-нибудь критика. «Мы не имеем на это права», – осадил меня мой менеджер, проще говоря, завхоз. Крыша-то была не наша! По контракту, который сам же я подписал, нам запрещался так называемый sublet, пересдача в наём. А что если бы, нарушив контракт, мы открыли бы рестокабарант? Даже директор ресторана ЦДЛ, чуть было не попавший в советские времена под суд, а с перестройкой переживший Ренессанс и ставший владельцем того же писательского заведения, даже такой оборотистый человек меня спрашивал: «Когда погуляем на крыше?».

Запад разделял нас на консерваторов и демократов. На самом же деле среди нас были подготовленные или же совершенно не готовые к переменам, в особенности если бухаринский совет «Обогащайтесь!» подавали вовсе не привыкшим иметь дело с деньгами. Такому совету последовать способен лишь тот, кто исподволь уже обогатился.

Рядом с нашей редакцией, через улицу, засверкала вывеска частной фирмы, едва родившейся, но по наружному блеску было видно, что дело заложено на богатой основе. А нашу старую, тусклую доску кто-то расколотил, и нам было не на что её починить.

Появились некие личности с предложением партнерства, им требовалось помещение для конторы, всесильная советская власть предоставила нам жизненного пространства предостаточно. Не считая площадки на крыше и зала для редколлегии, по своим кабинетам вольготно размещались отдел русской литературы, отдел советской литературы, зарубежная литература, архивные публикации, теория, техническая редакция, машбюро – целый этаж да ещё с мезонином. Когда мы заседали, наш завхоз, ветеран войны, человек насмотревшийся, имитируя кадры из кинофильмов о Ленине, выходил с кепкой в руке на балюстраду и обращался к нам с речью: «Товарищи, революция, о которой давно говорили большевики, совершилась». Бывалый человек напоминал заседавшим о неумолимом законе исторической иронии, в силу которого наступает время, когда трагедия оборачивается комедией. Завхоз слег в больницу и не успел произнести речь о контрреволюции, об опасности которой говорили те же большевики.

Потеснившись, можно было покрыть расходы сдачей пары комнат. Мы сдали, но сон мой стал уже не тот, как прежде, когда не мог меня разбудить грохот танков и, словно невинный младенец, способен был я дремать на глазах у начальства. Источником нашего существования явился «саблет», нечто недозволенное. Сегодня – саблет, а завтра? Куда ни кинь – одна песня, голосили её с чувством, будто раньше и не понимали, о чем поют, а теперь поняли:

Всюду деньги, деньги, деньги,

всюду деньги, (не товарищи) господа,

а без денег жизнь плохая,

не годится никуда!

Таких забот не знали мои предшественники, и какие предшественники! Не мне чета по влиятельности и связям. Наш редакционный шофёр рассказывал: садится Виталий Михайлович Озеров в машину и говорит: «В Союз [писателей]!». Больше ни слова, мрачен как туча. Стало быть, кого-то исключать или же принимать решения идеологические. Даже отлучаясь в силу естественной надобности из своего служебного кабинета, руководитель журнала оставлял секретарше наказ: «Я пошёл в туалет», ибо в любую минуту можно было ожидать телефонного звонка сверху по следам принятых политических решений. Но проблем финансовых для главного редактора идеологической эпохи не существовало. Знал Виталий Михайлович всё, что касалось литературного мира, но едва ли имел понятие о том, как отвечать на вопросы, вставшие передо мной, звонков сверху не слышавшим, полностью предоставленным самому себе и вынужденным выяснять, сколько стоит бумага и где найти денег на типографскую краску.

Озеров оставил после себя вышколенный штат, когда касалось правки и сверки, мне в наследство достался журнал, занимавший среди советских периодических изданий первое место по качеству техредактуры (и всё вручную!), но в делах практических, плата за помещение и прочие коммунальные услуги, сотрудники журнала оказались такие же несмышлёныши, как и я, однако смотрят на меня, на то и главный в рыночную эпоху. А я неспособен достучаться в нужную дверь и заручиться доверием влиятельных людей! Свою капитуляцию не оправдываю честностью. «Что делаешь, делай умеючи, даже если дело сомнительное» – таков завет Линкольна. А как заняться нелегальной деятельностью? Выжить, отвечая за журнал, можно было лишь незаконно, пойдя, пусть на малое, но всё же правонарушение. Сегодня малое, завтра большое… Были бы у меня связи, в них бы и запутался, если вспомнить, как преуспели, потом посыпались один за другим соучастники реформ.

«Кто надеется на падение коммунизма, пусть подождёт, пока рак свистнет».

Из высказываний Хрущева по словарю цитат.

Тут посетил меня Мелик Агурский. Участник солженицынского сборника «Из-под глыб», диссидент и сионист, он в том и в другом движении оказался раскольником. «Проблема есть», – так ответил гражданин Израиля и профессор университета в Иерусалиме на вопрос об основной мысли своей статьи «Горький и евреи», которую он предложил журналу. Проблема не Горький, проблема евреи. Мне было, кроме того, известно мнение Троцкого, должно быть, и Агурскому известное. Троцкий высказался в 1934 г. на страницах «Бюллетеня оппозиции», отвечая на вопрос о причинах вспышки антисемитизма среди рабочих в СССР. Ответ, помещенный на первой странице очередного «Бюллетеня», я прочел по трехтомному факсимильному воспроизведению полного комплекта этого издания. Сейчас тот же источник недоступен мне. Часть ответа помню словесно-точно, даже решусь закавычить: «бестактное отношение евреев к русским святыням». Иначе говоря, первопричину массового антисемитизма Троцкий видел в поведении евреев. Статья Агурского подтверждала: «Проблема». Мои сотрудники отговаривали меня печатать статью: одни публикацию сочтут антисемитской, другие – юдофильской, статья поссорит нас со всеми.

Пришёл Агурский задать авторский вопрос «Ну, как?» – о своей статье. Пользуясь случаем поговорить с международно осведомленным историком, я спросил, какова сейчас тенденция в мире по отношению к нашей стране. «Я могу вам сказать», – негромко и твердо отозвался Агурский тоном человека уверенного в том, что знает, о чем говорит. Сидел он спиной к окну, из окна моего кабинета, находившегося в средоточии столицы, был виден Моссовет, за ним возвышался Кремль.

«Разрушить, – веско произнес Агурский. – Есть возможность разрушить страну и такого случая упускать нельзя». Не свое мнение высказывал, определил умонастроение, которое, как говорилось в наши времена, бытует и существует в известных кругах. Тон моего собеседника истолковать можно было так: «Если вы в самом деле заинтересованы в ответе на вопрос, который задали, что