– Прислушайтесь, – сказал я.

– Лучше не стоит.

Я проигнорировал его слова и направился к двери, ведомый каким-то нездоровым любопытством. Я ни на секунду не поверил тому, что Вальтер говорил про некроманта. Хотя во все прочее, чему учил меня Хаузер, этой ночью верить было сложно, я все еще доверял его учению о природе жизни и смерти. Душа, говорил он, несомненно бессмертна. Но как только она освобождается от уз плоти и крови, тело становится не более чем куском гниющего мяса. Мужчина или женщина, которые приводили его в движение, ушли к тем, кто уже расстался с жизнью ранее. Не существовало, настаивал он, никакого способа призвать дух обратно. И, следовательно – хотя Хаузер никогда не продолжал мысли так далеко – утверждения заявлявших, что способны общаться с мертвыми, были совершенно безосновательны.

Короче говоря, доктор Скал являлся мошенником – таково было мое твердое убеждение. А бедная растерянная Элиза стала жертвой его обмана. Бог знает, что он от нее требовал, чтобы заставить так рыдать! Мое воображение, вначале бесстыдно зациклившееся на очаровании женщины, а потом решившее, что она безумна, теперь пересоздавало ее образ в третий раз – в виде беспомощной жертвы Скала. Я слышал в Гамбурге, какой властью обладают такие шарлатаны над ранимыми женщинами. Говорили о некромантах, которые требовали, чтобы во время их сеансов все были обнажены – о, невинность! О других, что так ранили своей мерзостью нежные души, что женщины падали в обморок, и над ними чинили насилие. Я представил, как все это происходит с Элизой. И чем громче становились ее всхлипывания и рыдания, тем больше я убеждался в истинности своих подозрений.

Наконец я больше не мог этого выносить и вышел во тьму, чтобы найти Элизу. Герр Вольфрам кинулся следом и поймал меня за руку.

– Вернитесь в дом! – потребовал он. – Ради бога, бросьте это дело и вернитесь в дом!

Элиза пронзительно закричала. Даже ради спасения жизни я не мог отступиться. Я вырвался из хватки Вольфрама и бросился в сторону кладбища. Сначала мне казалось, что он оставит меня в покое, но оглянувшись, я увидел, что хотя Вальтер и вернулся поначалу в дом, теперь он снова выскочил наружу, сжимая в руках мушкет. Я подумал, что он собирается мне угрожать, но вместо этого он протянул оружие:

– Берите!

– Я не собираюсь никого убивать! – начав действовать, я ощущал себя героем и настоящим рыцарем. – Я просто хочу забрать Элизу у этого проклятого англичанина.

– Поверьте мне, она с вами не пойдет. Прошу, возьмите мушкет! Вы добрый малый. Я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

Я не стал его слушать и поспешил вперед. Хотя дыхание Вальтера из-за возраста и вырывалось из его груди с присвистом, он старался не отставать. Он даже умудрялся говорить, хотя смысл слов порой сложно было понять из-за моего возбужденного состояния и его одышки.

– Она больна… с рождения… откуда мне знать?.. я любил ее… хотел, чтобы она была счастлива…

– Сейчас она не кажется очень счастливой, – заметил я.

– Это не то, что вы думаете… то и не то… о, боже, умоляю, вернемся в дом!

– Я сказал – нет! Я не хочу, чтобы этот человек ее лапал!

– Вы не понимаете. Мы никак не можем ее ублажить. Никто из нас.

– Иисусе, и вы наняли Скала, чтобы он ее обслужил!

Я развернулся и с силой толкнул его в грудь, потом прибавил шагу. Последние сомнения, которые я испытывал относительно того, что происходит на кладбище, были развеяны. Все эти разговоры о некромантии были просто гнилой вуалью, наброшенной поверх грязной правды. Бедная Элиза! Вынужденная жить со сломленным мужем, который не знал лучшего средства сделать ее счастливой, кроме как отдать ее англичанину ради мимолетного удовольствия. Англичанину! Как будто англичане что-то понимают в любви!

На бегу я раздумывал о том, что буду делать, когда доберусь до кладбища. Я представлял, как перепрыгну через стену, с криком наброшусь на Скала и сдерну его с моей несчастной Элизы. Потом я изобью его до полусмерти. А затем, доказав свою храбрость, пока Скал будет валяться без чувств, я подойду к девушке, заключу ее объятия и покажу, как добрый немец делает женщину счастливой.

О, моя голова была полна идей вплоть до того самого момента, когда я выбежал из-за деревьев и увидел кладбище…

На этом месте, после нескольких минут стремительной речи Геккель замолчал. Думаю, не ради драматического эффекта. Он просто мысленно подготавливал себя к последней части истории. Уверен, никто в этой комнате не сомневался в том, что дальше последует что-то страшное. С самого начала над этой историей нависала тень, предчувствие чего-то ужасного. Никто из нас не проронил ни слова – это я помню. Мы сидели, околдованные историей Геккеля, ожидая продолжения, как дети. Через минуту, на протяжении которой Геккель смотрел за окно на ночное небо – я думаю, не замечая его красоты, – он снова повернулся к нам, и терпение было вознаграждено.

– Стояла полная белая луна, и в ее свете я видел каждую мелочь. Там не было великолепных, внушительных склепов, какие можно найти в Ольсдорфе, только грубо вытесанные надгробия и деревянные кресты. И меж ними развернулась какая-то церемония. В траве были расставлены свечи, горевшие в безветрии ровным огнем. Кажется, они образовывали подобие круга – может, диаметром футов десять – в котором некромант проводил свои ритуалы. Но теперь, выполнив свою работу, он отошел в сторону. Скал сидел на надгробной плите, курил длинную турецкую трубку и наблюдал.

Предметом его интереса, разумеется, оказалась Элиза. Когда я увидел ее впервые, то с некоторым стыдом пытался представить, как бы она выглядела без одежды. Теперь я получил ответ. Вот она была, залитая золотом свечей и серебром луны. Доступная взгляду во всем своем великолепии.

Но боже мой! То, что она делала, превратило все удовольствие, какое я мог бы испытывать, глядя на ее красоту, в сильнейшую горечь, все до последней капли.

Крики, что я слышал – стоны, из-за которых мое сердце рвалось от сочувствия, – оказались рождены не когтями доктора Скала, а касанием мертвеца. Мертвеца, поднятого из могилы, чтобы ублажить Элизу! Она сидела на корточках, а из земли между ее ног торчало лицо. Мужчина, судя по его состоянию, был похоронен недавно: плоть все еще держалась на костях, а язык – Иисусе, его язык! – все еще мелькал между оскаленных зубов.

Даже этого одного было бы довольно. Но это было еще не все. Тот же уродливый гений, что вернул подобие жизни кадавру между ног женщины, заставил двигаться кучку более мелких частей – остатков целого, – которые прорылись наружу из могилы тем или иным способом. Куски костей, связанные потерявшими гибкость сухожилиями. Грудная клетка ползала вокруг на локтях, голову тянул за собой гибкий позвоночник; были там и несколько рук, волочащих за собой длинные голые кости. Целый омерзительный бестиарий. И все они набрасывались на Элизу – или ждали своей очереди.

Она вовсе не была против такого внимания. Совсем наоборот. Поднявшись с тела, которое ублажало ее снизу, она перевернулась на спину и поманила к себе десяток этих останков, как шлюха в течке, и они пришли – о, боже, они пришли – словно в надежде, что ее соки вернут им цельность.