– Если помните, я оставил свои книги и подарки, которые нес из Виттенберга для отца, в доме герра Вольфрама. Поэтому я вернулся. Я находился в чем-то вроде вызванного ужасом транса, мой разум едва мог осознать, что же я видел.

Добравшись до дома, я услышал чье-то пение. Пели очаровательным звенящим голосом. Я подошел к двери. Мои пожитки лежали на столе, там же, где я их оставил. В комнате никого не было. Молясь о том, чтобы меня не услышали, я вошел. Стоило мне взять книги по философии и подарок, как пение прекратилось.

Я отступил к двери, но, прежде чем я успел ступить за порог, появилась Элиза. На руках она несла ребенка. Без сомнений, ночные развлечения плохо отразились на внешности этой женщины. Все лицо, и руки, и округлая грудь, к которой присосался ребенок, были покрыты царапинами. Но невзирая на эти отметки, ее глаза лучились счастьем. В этот миг она была полностью довольна жизнью.

Я подумал, что, возможно, она не помнит, что с ней произошло. Может быть, некромант погрузил ее в подобие гипнотического сна – такие объяснения я придумывал, – и она все забыла при пробуждении.

– Вальтер… – начал я объяснять произошедшее.

– Да, я знаю. Он мертв, – она улыбнулась улыбкой, в которой были тепло и безмятежность майского утра, и добавила будничным тоном: – Но он всегда был добр ко мне. Из старых людей получаются лучшие мужья. Если вы не хотите детей.

Должно быть, мой взгляд переместился с ее сияющего лица на ребенка у соска, потому что Элиза заговорила снова:

– О, этот мальчик не от Вальтера.

Сказав так, она нежно отняла младенца от груди и тот посмотрел на меня. И я увидел его: идеальный сплав жизни и смерти. Розовое лицо ребенка лоснилось, руки и ноги распухли от материнского молока, но глазницы были глубоки как могила, а рот широк настолько, что зубы – и эти зубы не могли принадлежать младенцу – скалились в постоянной улыбке.

Видимо, мертвые дарили ей не только удовольствие.

Я выронил книги и подарок там, где стоял, у двери. Спотыкаясь, выбрался за порог в солнечный свет и бежал – о боже на небесах, бежал! – напуганный до глубины своей души. Я не остановился, пока не выбежал на дорогу. Хоть я и не испытывал никакого желания снова проходить мимо кладбища, у меня не было выбора: это был единственный известный мне путь, а я не хотел заблудиться, я хотел попасть домой. Я мечтал о церкви, алтаре, благочестии и молитвах.

Эта дорога не могла сравниться с оживленным трактом, и если кто-то и прошел по ней с рассвета, то решил оставить тело некроманта там же, у стены. Но вороны клевали его лицо, а лисицы грызли руки и ноги. Я прокрался мимо, не нарушив их пира.

И снова Геккель замолчал. В этот раз он испустил долгий, долгий вздох.

– Вот почему, джентльмены, я советую быть осторожнее в суждениях об этом человеке, Монтескино.

Договорив, он встал и направился к двери. Конечно, у нас были вопросы, но никто их не задал, не в тот раз. Мы позволили ему уйти. В моем случае – с радостью. Мне хватило этих ужасов для одной ночи.

Думайте об этом, что вам угодно. Я по сей день не знаю, верю этой истории или нет – хотя не могу найти ни одной причины, зачем бы Геккелю ее придумывать. Как он и предполагал, после той ночи к нему стали относиться совсем иначе, начали сторониться. Суть в том, что это все продолжает меня преследовать. Полагаю, потому, что я так и не пришел к определенному выводу, правда это или нет. Иногда я задавался вопросом, какую роль этот рассказ сыграл в моей жизни. Не стала ли моя приверженность эмпиризму – моя преданность методологии Гельмгольца – в какой-то мере следствием проведенного в обществе Геккеля часа.

И я не думаю, что стал единственным, кого озаботило услышанное.

С годами я все реже и реже встречался с другими членами нашего общества. Но когда это все-таки случалось, разговор часто заходил о той истории, и тогда мы говорили почти шепотом, словно стыдясь признаться, что запомнили рассказ Геккеля.

Помню, некоторые мои товарищи прилагали усилия, чтобы найти неувязки в рассказе, выставить его просто байкой. Я думаю, это Эйзентраут утверждал, что повторил путь Геккеля из Виттенберга до Люнебурга, и что вдоль этой дороги нет кладбища. Что до Геккеля, то он равнодушно принимал эти нападки на свою честность. Мы спросили его мнение о некромантах, и он ответил. Больше на этот счет говорить было нечего.

И в какой-то мере он был прав. Это была просто история, рассказанная жаркой ночью, давным-давно, когда я все еще мечтал о том, кем стану.

И все же, сейчас, сидя тут, у окна, зная, что никогда не окрепну настолько, чтобы выйти наружу, что вскоре отправлюсь в землю следом за Парракером и остальными, я чувствую, как возвращается страх. Страх бьющегося в конвульсиях места, где смерть сжимает в зубах прекрасную женщину, а она кричит от наслаждения. Я, если угодно, годами сбегал от истории Геккеля, пряча голову в песок разума. Но сейчас, стоя у конца пути, я понимаю, что мне негде скрыться от нее – или, скорее, от ужасного подозрения, что в ней содержится ключ к главенствующим законам этого мира.

Обложка, нарисованная Лесом Эдвардсом для восемнадцатого выпуска сборника[170], легко может сгодиться в качестве иллюстрации к предыдущему рассказу Клайва Баркера. Мы с Майком разработали ее с тем расчетом, чтобы рисунок, для вящего эмоционального эффекта, можно было воспроизвести в технике фольгирования.

К сожалению, из-за ошибки при печати, вся обложка, включая корешок, заднюю часть и название, оказалась чем-то забрызгана. Все же, хотя результат оказался далек от задуманного, если поднести книгу к свету, можно, при желании, разглядеть контуры изначальной работы Леса.

В данном выпуске «Предисловие» перевалило за семьдесят две страницы, а «Некрологи» – за шестьдесят две, внушая нам самим невольное почтение своими размерами. В тот раз я обратил свое внимание на отказ Международной гильдии ужасов вручить премию хоть какой-нибудь из антологий, вышедших в 2006 году. Не то чтобы они отказались назвать победителя, нет, они почему-то решили, что ни один из сборников не достоин даже номинации. После того, как я подписал открытое письмо с гневным осуждением подобного решения, мне на электронную почту посыпались мэйлы с оскорблениями и угрозами. Тогда мой издатель предложил мне вырезать часть текста, хотя это не слишком повлияло на общий объем сборника.

Насколько я знаю, Международная гильдия ужасов благополучно прекратила свое существование, но тогдашними своими действиями они оказали как самим себе, так и сфере, которую представляли, медвежью услугу, чем повергли меня в глубокое уныние.