К этому времени Вальтер меня догнал.

– Я вас предупреждал, – сказал он.

– Вы знали, что произойдет?

– Конечно, знал. Боюсь, только так ее можно удовлетворить.

– Что она такое?

– Женщина.

– Ни одна нормальная женщина не вынесет такого, – сказал я. – Боже! Боже!

Картина перед нашими глазами становилась хуже с каждой секундой. Теперь Элиза стояла на коленях в кладбищенской грязи, и второе тело – лишившееся одежды, в которой было похоронено – совокуплялось с ней резкими, энергичными движениями. Судя по тому, как тело запрокидывало гниющую голову, оно получало огромное наслаждение. Что до Элизы, то она стискивала свои полные груди так, что в воздух взлетали струи молока, орошая скачущий перед ней омерзительный зверинец. Ее любовники были в экстазе. Они гремели костями и носились вокруг целыми стаями, словно их благословляли.

Я забрал мушкет у Вальтера.

– Не причиняй ей вреда, – взмолился он. – Она ни в чем не виновата.

Не став слушать, я пошел к кладбищу, на ходу окликая некроманта:

– Скал! Скал!

Он отвлекся от своей медитации, в чем бы она ни заключалась, и, завидев мушкет в моих руках, тут же начал говорить о своей невиновности. Его немецкий был не слишком хорош, но мне не составило труда понять основное направление. Он просто делал то, за что ему заплатили, говорил Скал. Его не в чем винить.

Я перебрался через стену и пошел к нему между могил, говоря, чтобы он встал. Скал подчинился и поднял руки в знак того, что сдается. Видно было, что он страшно боится, что я его застрелю. Но у меня были иные намерения. Я просто хотел прекратить эту непристойность.

– Что бы вы ни сделали, чтобы это начать – сделайте наоборот! – сказал я.

Он помотал головой; взгляд его был диким. Я подумал, что он меня не понял, так что повторил приказ.

И снова он покачал головой. Все его хладнокровие куда-то делось. Он выглядел как жалкий карманник, которого застукали на краже. Стоя прямо перед ним, я уткнул дуло мушкета ему в живот и сказал, что если он этого не остановит, я его застрелю.

Я мог бы так и поступить, если бы не герр Вольфрам, который перелез через стену и двигался к жене, зовя ее по имени.

– Элиза… прошу тебя, Элиза… пойдем домой.

Никогда в жизни я не слышал ничего настолько же абсурдного или грустного, как слова этого человека, зовущего жену:

«пойдем домой…»

Конечно, она его не послушала. Вероятно, не слышала в пылу того, что делала – и что делали с ней.

Зато услышали ее любовники. Один мужчина, поднятый целиком и ожидавший своей очереди, заковылял к Вальтеру. Он махал руками, словно стараясь прогнать пришельца. Странно было такое видеть – труп, пытающийся отогнать старика. Но Вальтер не ушел. С залитым слезами лицом он продолжал звать Элизу. Звал и звал.

Я крикнул ему, чтобы держался подальше. Он не послушал. Полагаю, он думал, что если подберется достаточно близко, то сможет поймать ее за руку. Труп подошел вплотную, все еще махая руками, все еще пытаясь его прогнать. А когда Вальтер не повиновался, мертвец ударом сбил его с ног. Я видел, как старик забил руками, потом попытался подняться. Но мертвецы – или их куски – были в траве повсюду. И набросились на старика, стоило ему упасть.

Я сказал англичанину держаться рядом и бросился через поле на помощь Вальтеру. В мушкете была всего одна пуля, так что я не хотел тратить ее зря, стреляя с большого расстояния и рискуя промахнуться. К тому же я не был уверен, во что стрелять. Чем ближе я подбегал к кругу, в котором ползала Элиза – где ее все еще тискали и ласкали, – тем больше видел нечестивых творений Скала. Какие бы заклинания он тут ни наложил, они, казалось, подняли каждую умершую частицу. Земля кишела разнообразными фрагментами тел; пальцы, шматы высохшей плоти с клоками волос, червеобразные куски, которые невозможно было распознать.

К тому времени как мы добрались до Вальтера, он уже проиграл. Ужасы, за воскрешение которых он заплатил – неблагодарные твари, – нанесли ему сотни ран. Один глаз оказался выбит, а в груди зияла дыра.

Убийцы продолжали его терзать. Я отбил несколько конечностей ударом мушкета, но их было столько, что я знал: только вопрос времени, когда они кинутся на меня. Я обернулся к Скалу, намереваясь снова приказать ему остановить эту мерзость, но обнаружил, что тот убегает, прыгая между могил. Во внезапном приступе ярости я поднял мушкет и выстрелил. Преступник с воем повалился в траву. Я подошел к нему. Он был тяжело ранен и испытывал сильную боль, но я был не в настроении ему помогать. Он был за все это в ответе. Вольфрам мертв, Элиза все еще корчится на земле в окружении своих гниющих обожателей – во всем этом был виноват Скал. Я не испытывал к нему сочувствия.

– Что нужно, чтобы это все прекратилось? – спросили я. – Какие нужны слова?

Его зубы стучали, и было сложно разобрать, что он говорит. Наконец, я понял.

– Когда… взойдет… солнце…

– Ты не можешь остановить это иначе?

– Нет… нет… другого… способа…

С этими словами он умер. Можете себе представить глубину моего отчаяния. Я ничего не мог сделать. Не было способа добраться до Элизы так, чтобы не разделить судьбу Вальтера. И она бы в любом случае не ушла. До рассвета был как минимум час. Мне оставалось только одно: перелезть через ограду и ждать. Звуки приводили в ужас. В какой-то мере они оказались хуже зрелища. Должно быть, Элиза уже изнемогала, но все равно не останавливалась. Порой она вздыхала, порой рыдала, порой стонала. Позвольте мне уточнить: это были не отчаянные стоны женщины, осознавшей, что находится в объятиях мертвецов. То были стоны женщины, получавшей удовольствие, женщины, познавшей блаженство.

Лишь за несколько минут до рассвета звуки начали стихать. Только когда они прекратились совсем, я выглянул из-за ограды. Элиза исчезла. Ее любовники валялись на земле вокруг, изможденные, как, вероятно, свойственно только мертвым. Облака на востоке светлели. Думаю, воскрешенная плоть боится света, потому что трупы скрылись одновременно с последними звездами. Они закопались вглубь, прикрылись землей, которой некогда засыпали их гробы…

В последние минуты рассказа Геккель говорил почти шепотом, а теперь его голос смолк совсем. Мы сидели вокруг, не глядя друг на друга, каждый из нас был погружен в свои мысли. Если кто-то в комнате и предполагал, что Геккель выдумал свою историю, то его вид – бледность его кожи, слезы, время от времени наворачивавшиеся на глаза – успокоил эти сомнения, по крайней мере, на время.

Неизбежно, первым заговорил Парракер.

– Значит, ты убил человека. Я впечатлен.

Геккель поднял на него взгляд и сказал:

– Я еще не закончил свою историю.

– Боже… – пробормотал я. – Что там еще осталось?