Савинков и Максимилиан Максимилианович Филоненко телеграфировали Временному правительству: «Выбора не дано, смертная казнь изменникам… Смертная казнь тем, кто отказывается жертвовать жизнью за Родину»[1893].

В советских кругах, писал Войтинский, выступление Корнилова и его сторонников произвело «крайне тяжелое впечатление»: «В целом выступление Главнокомандующего было окрашено ненавистью к революционным организациям, и обращался он к правительству в непонятно вызывающем тоне, который был под стать лишь военному вождю, наполнившему мир громом своих побед и метящему в наполеоны»… Имея перед глазами ужас и позор тарнопольского поражения, мы готовы были признать необходимость восстановления «высшей меры наказания» за тягчайшие военные преступления. Но отвратительно было следить за разыгравшейся вокруг этого вопроса рекламной шумихой, которая в конечном счете была на руку лишь большевикам»[1894].

Тем не менее Временное правительство единогласно приняло закон о восстановлении смертной казни и о введении военно-революционных судов и немедленно же по телеграфу ввело его в действие. Корнилов был засыпан телеграммами и письмами с преклонением перед его патриотизмом и гражданским мужеством[1895].

«Корнилов отдал приказ расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя тела с соответствующими надписями на дорогах, сформировал ударные батальоны для борьбы с дезертирством и грабежами, запретил в районе боевых действий митинги. «Керенский и Брусилов как-то сразу потускнели. В служебном обиходе появился новый, странный способ руководства: из Бердичева получалось в копии «требование» или уведомление о принятом сильном и ярком решении, а через некоторое время оно повторялось Петроградом или Могилевом, облеченное в форму закона или приказа»[1896].

Но германское наступление продолжалось. Немцы заняли Тарнополь, оставленный без боя 1-м гвардейским корпусом, а 12 июля прорвали российские позиции на реке Гнезно и на Серете. Оценив положение как безнадежное, главнокомандующий отдал приказ об отступлении. Людендорф фиксировал: «Русская армия в беспорядке отходила назад — ее мозг был одержим недугом революции. 2 и 3 августа (20–21 июля. — В.Н.) с непрерывными боями мы дошли до Збруча и заняли Черновцы и Кимполунг. Этим закончилось оперативное использование контрудара»[1897].

К 21-му, писал Деникин, армии Юго-Западного фронта, очистив всю Галицию и Буковину, отошли к русской государственной границе. Путь их был обозначен пожарами, насилиями, убийствами и грабежами. Но среди них были немногие части, доблестно дравшиеся с врагом и своею грудью, своею жизнью прикрывавшие обезумевшие толпы беглецов. Среди них было и русское офицерство, своими трупами по преимуществу устилавшее поля сражений»[1898]. Потери российской армии с 18 июня по 20-е числа августа только на Юго-Западном фронте составят 132,5 тысяч человек, а на всех фронтах — 150 тысяч[1899].

Почему немецкое наступление выдохлось? Во-первых, помогли дисциплинарные меры, а также контрнаступление на других фронтах. Во-вторых, затрещала австрийская армия. «Наши войска слишком удалились от своей базы, подвоз не поспевал, а австрийским войскам, расположенным дальше к югу, не хватало необходимой энергии для дальнейшего развития успеха»[1900], — объяснял генерал Гофман. В-третьих, германское командование ставило перед собой и войсками ограниченные задачи. «Гинденбург имел целью, не напрягая чрезмерно сил и не расходуя больших резервов, столь нужных на Западноевропейском фронте, наносить нам частные удары и тем давать моральные толчки к ускорению естественного падения русского фронта, на чем основывались все оперативные расчеты и даже сама возможность продолжения центральными державами кампании в 1918 г.»[1901]. Все это помогло задержать бежавшие войска у старой государственной границы — на линии реки Збруч.

Грозные известия о неудачах на фронтах были тем фоном, на котором разрешался правительственный кризис.

Итак, 8 июля князь Львов покинул пост министра-председателя, и его занял решением остававшейся на тот момент части кабинет Керенский с сохранением за ним портфелей военного и морского министров. Купаясь в лучах славы, он занялся формированием кабинета и переездом в новые апартаменты. Из соображений безопасности Керенский не нашел ничего лучшего, как поселиться в Зимнем дворце, где работал за столом Александра III и спал на его же кровати. Его основным автомобилем стал «Роллс-Ройс» Николая II. Реакция общественности была довольно предсказуемой.

Гиппиус в ужасе: «Поразительно: Керенский точно лишился всякого понимания. Он под перекрестными влияниями. Поддается всем чуть ли не по-женски. Развратился и бытовым образом. Завел (живет — в Зимнем дворце!)«придворные» порядки, что отзывается несчастным мещанством, parvenu. Он никогда не был умен, но, кажется, и гениальная интуиция покинула его, когда прошли праздничные, медовые дни прекраснодушия и наступили суровые (ой, какие суровые!) будни. И опьянел он… не от власти, а от «успеха» в смысле шаляпинском»[1902]. Зато бабушка русской революции Брешко-Брешковская, которую Керенский тоже поселил в Зимнем, напротив, была восхищена его простотой: «Когда я вместе с ним поселилась в Зимнем дворце, мы вели простую и скромную жизнь. Не позволялось никакой роскоши, хотя наши аскетические обеды порой разнообразились подношениями, посылавшимися мне из провинции»[1903].

Между тем правительственный кризис затягивался, формирование кабинета наталкивалось на межпартийные дрязги, «каждый министр считал себя «калифом на час», управление вырождалось в истерику воззваний, угроз, беспорядочных жестов. Правительства в стране не было. В состоянии растущей паники лидеры ВЦИКа вспомнили про пример Французской революции и по предложению Дана решили превратить Временное правительство в «Комитет общественного спасения». В ночь на 11 июля 262 голосами при 47 воздержавшихся большевиках была принята резолюция: «1) Страна и революция в опасности. 2) Временное правительство объявляется правительством спасения революции. 3) За ним признаются неограниченные полномочия для восстановления организации и дисциплины в армии, для решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии и для проведения всей той программы положительных мероприятий, которые намечены в декларации. 4) О своей деятельности министры-социалисты докладывают объединенному собранию Исполнительных комитетов не менее двух раз в неделю»[1904]. На следующий день та же резолюция о «правительстве спасения революции» была принята, «так же вяло и без подъема», в Петроградском Совете»[1905]. Милюков замечал: «На этот раз правительство, видимо, не обнаружило особой благодарности за двусмысленный дар, наделявший его, в полном составе, правами, которыми отнюдь не обладал сам даритель. За этот дар министры-социалисты обязывались к сугубой отчетности «не меньше двух раз в неделю».