В.: А кого вы ожидали увидеть на этой встрече до того, как вы туда приехали?

О.: Я понимал, что я только с господином Патаркацишвили должен был встречаться.

В.: А господин Рабиновитц вам сказал: если бы господин Абрамович вам сказал поехать обсудить алюминий или РУСАЛ, вы бы так и сделали? А господин Абрамович что-нибудь такого рода говорил?

О.: Нет, он не говорил этого. Если бы он такое сказал, я бы никогда не поехал.

В.: По вопросу о языках. Какой у вас родной язык? Я знаю, что вы свободно говорите по-английски и по-русски. Первый язык у вас какой?

О.: Я более удобно чувствую себя, говоря по-английски. Конечно, мой первый язык — русский, но я уехал, когда мне было 10–11 лет, так что я думаю по-английски.

В.: В чем… Какой был уровень русского у господина Патаркацишвили?

О.: Нормальный, очень хороший русский у него был.

В.: А на каком языке вы обычно говорите, когда вы говорите с другими русскоговорящими?

О.: Я говорю только по-русски. Они бы обиделись, если бы я по-английски говорил или на каком-то другом языке.

Судья Элизабет Глостер: А грузинский отличается от русского?

О.: Да, очень отличается. Конечно, у него был грузинский акцент. Очень конкретный акцент, очень интересный был.

Судья Элизабет Глостер: Но грузинский не похож на русский?

О.: Нет, совершенно другой язык. Но он говорил по-русски, насколько я понимаю. Да, у него был акцент, но у него не было московского акцента.

Судья Элизабет Глостер: То есть как йоркширский акцент в английском языке?

О.: Да, да-да-да, типа того. Я когда в Йоркшире был, я вообще ничего не понимал, что мне говорят.

В.: А вы помните, что кто-то какие-то записи делал на этой встрече, нет?

О.: Нет, никаких записей никто не делал, я в этом уверен.

В.: А что вас заставляет быть таким уверенным, что никто ничего не записывал?

О.: Потому что мне господин Фомичев сказал, господину Швидлеру и другим, что эта запись была сделана после того, как я ушел, — одновременно или, может быть, намного позже. И, мне кажется, она была продиктована господином Патаркацишвили. Он там что-то еще им говорил, ну, по поводу соглашения «Девонии», то, что оно было фиктивным, и то, что никакой последующей продажи не было.

В.: Господин Тененбаум, откуда вы знаете, что эта записка была продиктована так, как вы это описываете?

О.: Господин Фомичев господину Швидлеру это сказал.

В.: Если бы вы видели в то время, как господин Кертис что-то записывает, что бы вы сделали?

О.: Я думаю, если бы он записывал что-то, то это была бы действительно деловая встреча. Я попросил бы у него эту записку посмотреть, чтобы ее проверить — что было сказано, что было не сказано, подтвердить мои слова. Потому что в моем опыте работы, если кто-то что-то записывает, то я хочу это просмотреть, проверить.

Г-н Сампшн: Спасибо. Миледи, у меня вопросов больше нет.

Г-н Рабиновитц: Но есть один момент, который я еще хотел уточнить. Господин Тененбаум, самый первый раз, когда вам сейчас снова задавались вопросы вашей стороной, вы сказали, что был разговор между господином Фомичевым и господином Швидлером, в ходе которого господин Фомичев сказал господину Швидлеру, что это сфабрикованные записки, подложные.

О.: Верно.

В.: Вы сделали пять свидетельских показаний, господин Швидлер шесть свидетельских показаний представил в этот суд, и я правильно понимаю, что ни в одном из этих свидетельских показаниях об этом ни разу не говорилось?

О.: Да, но хочу уточнить. Мы объясняли это юристам, и мы думали о том, чтобы вызвать господина Фомичева, но господин Фомичев показал господину Швидлеру текст CMC-сообщения от господина Березовского, и там господин Березовский господину Фомичеву угрожал, поскольку господин Фомичев нам помогал. И было ясно, что это вызывало у господина Фомичева озабоченность, он переживал за свою безопасность. И поэтому совместно с юристами мы решили, что мы его вызывать не можем. Господина Березовского он называл «Доктор Зло». И мы хотели вызвать господина Фомичева, но он не хотел приходить сюда. Я не очень понимаю, почему он об этом раньше не сказал. Но ясно, что эта информация важная.

В.: А что эта была за эсэмэска? Кто видел это сообщение, господин Тененбаум?

О.: Мы с господином Швидлером это видели, господин Швидлер мне показал это.

В.: Но я утверждаю, что это абсолютно не соответствует действительности.

О.: Но тогда Фомичеву надо задать вопрос.

В.: Скажите, пожалуйста, когда, по-вашему, это имело место?

О.: Несколько месяцев назад.

В.: А поконкретнее можете?

О.: Надо спросить господина Швидлера, может быть, он помнит, я не помню. Это я должен буду уточнить и вам сказать. Юристам об этом было сказано, может быть, это даже у юристов где-то написано.

В.: Если вы говорите, что это была эсэмэска, следовательно, значит, был какой-то мобильный телефон, на который эсэмэска пришла?

О.: Естественно.

В.: Ага. То есть вы хотите сказать, что это господин Березовский послал эту эсэмэску?

О.: Это то, что нам господин Фомичев сказал.

В.: И вы также говорите: «Ему было сказано, что поскольку он помогает нам, то ему угрожает господин Березовский»? Уточните, пожалуйста, более точно, что говорилось в этой эсэмэске?

О.: Сейчас постараюсь. Я не помню дословно, но идея заключалась в том, что он знал, что он нам помогает.

Судья Элизабет Глостер: Уточняйте, пожалуйста, о ком вы говорите.

О.: Там было написано, что «я знаю, что вы помогаете ему, и я за вами слежу, я подслушиваю ваши телефонные переговоры, я контролирую ваш скайп», и, по-моему, даже там было написано, что «я — Доктор Зло». Что-то вроде того.

В.: То есть вы имеете в виду, что он подписал эсэмэску как Доктор Зло, и это был господин Березовский?

О.: Да.

В.: Господин Фомичев распечатал эту записку?

О.: Он переслал это на телефон господина Швидлера.

В.: Значит, у господина Швидлера копия этого есть на телефоне его?

О.: Понятия не имею.

В.: Но, значит, когда-то эта копия на его телефоне была?

О.: Да, конечно, когда-то была.

В.: А вы не знаете, до сих пор сейчас копия этого у господина Швидлера на телефоне есть?

О.: Не знаю.

В.: Я так понимаю, что у вас этого никогда не было?

О.: Нет, у меня не было.

В.: И согласно тому, что вы утверждаете, еще господин Фомичев сказал, что Бадри продиктовал Кертису запись беседы после встречи в Грузии. Почему вы об этом не могли сказать в своих свидетельских показаниях, если это действительно так было на самом деле?