резковато отозвался он. – А самое большее, что мы имеем, это сосед двумя этажами выше, который слышал глухой удар.

– Что говорит нам о том, что никакой крупной драки там не было, – сказала я, – иначе это наверняка услышали бы. Драка, Уилл, – это всегда очень громко, даже когда дерешься только с одним человеком. В таких домах, как этот, всем известно, когда сосед бьет жену.

– Но кто-то же должен был услышать ее крик.

– Возможно, этот крик был не настолько громким, как вы думаете. Он ведь раздался вам прямо в ухо, из трубки. И это вышибло вас из равновесия. Если все закончилось достаточно быстро, не исключено, что никто даже и не проснулся.

Я посмотрела из окна вестибюля на такой же многоквартирный дом, стоящий напротив, через парковку. Уилл в его нынешнем состоянии вряд ли мог серьезно мне пригодиться.

– Я намерена проверить дом напротив, – может быть, прошлой ночью там кто-то что-нибудь видел или слышал. А вы позвоните Энди и Марси. Если сумеете дозвониться, пусть едут сюда. Потом проверьте вызовы на своем телефоне, на мобильнике Джорджии, зайдите в ее электронную почту. Посмотрите, не вступал ли с ней в контакт кто-нибудь подозрительный.

Он поморщился, но кивнул:

– Хорошо.

– Держите себя в руках, Уилл. Сохраняйте спокойствие, – посоветовала я. – Сохраняя выдержку, вы способны как следует все обдумать, а это лучший способ найти Джорджию и помочь ей.

Он сделал глубокий вдох и снова кивнул:

– Послушайте, сержант… В том доме один мужик… Может, вам лучше не ходить туда в одиночку?

Я ласково улыбнулась ему.

Уилл поднял руки, как будто я нацелила на него пушку:

– Был не прав. Извините.

Квартиры с окнами на парковку вообще и на квартиру Борденов в частности имелись в трех домах. Задержавшись на секунду-другую посреди парковки, я обвела взглядом окна, а потом начала с того дома, что слева.

Через час с лишним я не узнала ничего нового, зато уяснила главную свою проблему: я не Гарри Дрезден.

Дрезден огляделся бы с отсутствующим видом по сторонам, побродил бы туда-сюда, натыкаясь на предметы и не особо заботясь о профессиональной технике безопасности даже на месте преступления. Задал бы пару вопросов, на первый взгляд совершенно бессмысленных, отпустил бы пару шуточек – по его мнению, весьма остроумных – и вычурно оскорбил бы всякого, кто попытался бы на него надавить. А потом он проделал бы нечто, в чем не наблюдалось никакого чертова смысла, и извлек бы результат прямо из воздуха, словно фокусник, вытаскивающий из шляпы кролика.

Будь здесь Гарри, он бы, может, вытянул пару волосков из расчески Джорджии, проделал с ними нечто с виду совершенно дурацкое и последовал за ней через весь город, штат или даже на другой конец Вселенной – он такой. А затем рассказал бы мне о том, что случилось с Джорджией, куда больше, чем мне удалось выяснить, а может, даже определил бы – в общих чертах или вполне конкретно – личность преступника. И если бы во время нашей погони за плохим парнем ситуация накалилась, он оказался бы в центре событий, швыряясь во все стороны огнем и молниями, словно это его собственные игрушки, созданные исключительно для его развлечения.

Наблюдать за действиями Дрездена всегда бывало либо слегка забавно, либо абсолютно жутко – одно из двух. На месте преступления его поведение наводило меня на мысли о детях-аутистах. Он никогда не встречался ни с кем взглядом – разве что на мгновение. Передвигался с преувеличенной осторожностью, свойственной тому, кто на пару размеров крупнее обычных людей, руки держал ближе к телу. Говорил слегка приглушенно, словно извиняясь за свой звучный баритон.

Но стоило чему-нибудь привлечь его внимание, как он менялся. В его умных темных глазах появлялся блеск, а взгляд становился столь пристальным и напряженным, что мог бы вызвать пожар. А в тех ситуациях, когда расследование сменялось отчаянной схваткой, точно так же менялось и все его существо. Он словно бы делался больше, агрессивнее и увереннее, и голос его нарастал, подобно трубному гласу, который запросто можно было бы расслышать на другом конце футбольного поля.

Безумный гений исчезал, и появлялась ужасающая икона.

Немногие из «ванилек», как он называл так называемых нормальных людей, видели Дрездена в его стихии, во всей полноте его могущества. Если бы дело обстояло иначе, большинство из нас воспринимали бы его всерьез – но я решила, что для него в любом случае было хорошо, что все его способности остались непризнанными. Сила Дрездена перепугала бы большинство народа до чертиков – почти так же, как она пугала меня.

Но это был не тот ужас, от которого хочется с воплем убежать прочь. Этот страх подступает незаметно. Страх Скуби-Ду. Нет. Когда вы видели Дрездена в действии, вас охватывал страх, что вы только что скатились по эволюционной лестнице, вы наблюдаете нечто гораздо более могущественное и бесконечно более опасное, чем вы сами, и что ваш единственный шанс выжить – убить это нечто, убить немедленно, пока оно не сокрушило вас той громадной силой, которую вам никогда не постичь.

Я достигла соглашения со своим страхом и смирилась. Но не всякому это удалось бы.

По сути… это и могло стать той причиной, по которой кто-то выстрелил в него. Пуля, которая бьет издалека и пробивает насквозь человеческое тело, а потом дважды – корпус катера, оставляя за собой серию аккуратных отверстий, почти наверняка выпущена из очень мощной винтовки. Профессиональный снайпер, стреляющий с большого расстояния, был одним из тех вариантов, которые Дрезден рассматривал как реальный шанс убрать его чисто. Он мог быть чародеем, наделенным великой силой и знаниями (что в данном случае синонимы), но бессмертным он не был.

Быстрый, жесткий, дьявольски изворотливый – да. Неприкосновенный – нет.

Не во всех смыслах. Мне ли не знать, ведь я к нему прикасалась – даже если мне не довелось прикасаться к нему везде или слишком часто…

И не доведется уже.

Проклятие!

Я усилием воли прогнала все мысли о Гарри, пока снова не разревелась. Если ты пяти футов ростом, производить впечатление сильной и без того нелегко, а тем более – с заплаканными, покрасневшими глазами и хлюпающим носом.

Нет больше Дрездена. Нет больше его дурацких шуточек и старомодного чувства юмора. И его способностей познавать непознаваемое, бороться с непобедимым и находить то, что найти невозможно, – тоже больше нет.

А мы, те, что остались, просто должны продолжать делать все, на что мы способны, без него.

Я стучалась в двери и говорила