дерева бесшумно распахнулись, и они вошли в просторный двор, вымощенный истертыми, сальными камнями и тускло освещенный факелами в ржавых гнездах. Внезапно перед путниками, которым с первого взгляда двор показался пустым, возникли несколько монахов. Все они обладали необычайно мощным телосложением, а чертами лица до странности походили на своего настоятеля, отличаясь от него только желтыми капюшонами, которые носили вместо рогатой пурпурной шапки. Сходство распространялось даже на изогнутые когтеобразные ногти непомерной длины. Двигались монахи бесшумно. Не промолвив ни слова, они взяли на себя заботу о скотине. Кушара и Зобал с неохотой, которой не разделяли Рубальса и евнух, доверили подозрительным конюхам своих лошадей.

Монахи также выразили готовность освободить Кушару от тяжелого копья, а Зобала – от лука из древесины бакаута и наполовину опустошенного колчана с зачарованными стрелами. Но тут воины воспротивились, отказавшись выпускать оружие из рук.

Уджук подвел их к внутренней двери, которая открывалась в трапезную. То была большая комната с низким потолком, освещенная старинными бронзовыми светильниками, какие могли бы извлечь из засыпанной песками гробницы вурдалаки. С людоедской ухмылкой Уджук предложил гостям занять места за длинным массивным столом черного дерева, на стульях и скамьях из того же материала.

Пока они рассаживались, Уджук занял место во главе стола. Тут же в трапезную вошли четыре монаха, неся подносы с ароматными дымящимися яствами и глубокими глиняными кувшинами с темным янтарно-коричневым напитком. Эти монахи, как и те, которых путники повстречали во внутреннем дворе, были грубыми, черными как смоль подобиями настоятеля и в точности повторяли его каждой чертой. Кушара и Зобал не решались пригубить напиток, который, судя по запаху, был исключительно крепким сортом эля, ибо их подозрения сгущались с каждой секундой. Также, несмотря на голод, воины воздерживались от еды, состоявшей в основном из запеченного мяса неизвестного обоим происхождения. Симбан и Рубальса, однако, принялись поглощать угощение с аппетитом, обострившимся от долгого воздержания и странных перипетий этого дня.

Воины заметили, что перед настоятелем не поставили ни еды, ни питья, из чего заключили, что тот успел отужинать ранее. С растущей яростью они наблюдали, как настоятель сидит в своем кресле, грузно развалившись и похотливо поглядывая на Рубальсу; взгляд его не отрывался от девушки ни на миг, разве что изредка настоятель, не переставая усмехаться, подмигивал. Этот пристальный взгляд начал смущать Рубальсу, и вскоре ее смущение сменилось смятением и страхом. Она перестала есть; и Симбан, который до этого был поглощен ужином, встревожился, видя, что у Рубальсы пропал аппетит. Казалось, только теперь он обратил внимание на отнюдь не монашеский взгляд настоятеля и грозно нахмурился. Вслух евнух громким пронзительным голосом многозначительно заметил, что девушка предназначена для гарема царя Хоарафа. На это Уджук только ухмыльнулся, словно Симбан отпустил изысканную шутку.

Зобал и Кушара с трудом подавляли гнев – руки у них так и чесались проткнуть жирную тушу настоятеля. Однако тот, видимо, понял намек евнуха и, отведя глаза от девушки, уставился на воинов с той же омерзительной алчностью во взоре, немногим менее отвратительной, чем взгляды, которые он бросал на Рубальсу. Упитанный евнух тоже получил свою долю внимания от настоятеля, который оценивал его голодным взглядом гиены, злорадно примеряющейся к добыче.

Перепуганный Симбан, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, попытался завести с настоятелем застольную беседу и, не дожидаясь расспросов, выложил многое о себе, своих компаньонах и цели путешествия, что привело их в Патуум. Однако его слова не заинтересовали Уджука, а Зобал с Кушарой, которые не принимали участия в разговоре, уверились, что он не настоящий монах.

– Как далеко мы отклонились от дороги в Фараад? – спросил Симбан.

– Не думаю, что вы отклонились, – прогрохотал своим подземным голосом Уджук, – ибо вы оказались в Паттуме очень вовремя. У нас бывает мало гостей, и мы терпеть не можем расставаться с теми, кто принял наше гостеприимство.

– Царь Хоараф будет с нетерпением ждать нашего возвращения, – затрепетал Симбан. – Завтра рано утром мы выступаем.

– Завтра другое дело, – промолвил Уджук тоном елейным и зловещим. – Возможно, к утру вы позабудете о своей прискорбной спешке.

До конца ужина сказано было мало – так же, впрочем, как выпито и съедено; даже Симбан, похоже, утратил свой ненасытный аппетит. Уджук, который все еще ухмылялся, словно какой-то замечательно смешной шутке, известной ему одному, был, очевидно, не склонен усердно потчевать гостей.

Монахи вошли без приглашения и вышли, унося полные блюда, и, когда они удалялись, Зобал и Кушара заметили кое-что странное: монахи не отбрасывали теней на освещенный пол, в отличие от утвари, которую несли! Тяжелая и бесформенная тень Уджука, впрочем, лежала рядом с его креслом, словно распростертый инкуб.

– Похоже, здесь плодятся демоны, – прошептал Зобал Кушаре. – Мы много сражались с людьми, но ни разу с теми, у кого и тени-то нет.

– Ты прав, – пробормотал копьеносец. – Но этот аббат нравится мне куда меньше монахов, хотя из них он один отбрасывает тень.

Тут Уджук встал и сказал:

– Думаю, вы устали и не откажетесь хорошенько выспаться.

Рубальса и Симбан, отдавшие должное крепкому элю Патуума, сонно закивали. Зобал и Кушара, заметив их сонливость, были рады, что отказались от выпивки.

Аббат повел гостей по коридору, темноту которого почти не рассеивало пламя факелов на сильном сквозняке, что задувал неведомо откуда, заставляя метаться толпы теней. По обеим сторонам коридора располагались кельи, занавешенные полотнищами из грубой парусины. Монахи куда-то исчезли, кельи были пусты, и монастырь пронизывал дух векового запустения вместе с вонью гниющих костей, сложенных в какой-то тайной гробнице.

Посередине коридора Уджук остановился и отвел в сторону полотнище, закрывавшее вход в ничем не примечательную келью. Внутри горела лампада на старинной железной цепи причудливого плетения. Келья была пустой, но просторной, а у дальней стены под открытым окном стояла кровать черного дерева с роскошными стегаными покрывалами старинной работы. Настоятель жестом показал, что келья предназначалась Рубальсе, а затем предложил воинам и евнуху осмотреть их покои.

Симбан, как будто вдруг проснувшись, заартачился и не пожелал разлучаться со своей подопечной. Кажется, Уджук предвидел его возражения и даже успел распорядиться: тут же возник монах, который принес одеяла и расстелил их прямо на плитах пола. Симбан растянулся на импровизированной постели, а воины вышли из кельи вслед за Уджуком.

– Идемте, – сказал аббат, и его волчьи клыки сверкнули в пламени факелов. – Обещаю, вы хорошо выспитесь на кроватях, которые я для вас приготовил.

Однако Зобал и Кушара заняли позиции по обе стороны дверного проема кельи Рубальсы, сказав Уджуку, что отвечают за девушку перед царем и не собираются спускать