служения, а еще потому, что поднаторел в колдовском искусстве. Время было демоном, которого я удерживал на расстоянии, будто стоя в центре магического круга. Я был еще полон сил и продолжал жить отшельником в монастыре… Поначалу уединение мне не досаждало, ибо я полностью погрузился в изучение тайн природы. Со временем, впрочем, оказалось, что этого мало. Я осознал свое одиночество, и меня принялись осаждать демоны пустыни, которые до сей поры мой покой не смущали. Прекрасные, но гибельные суккубы, ламии с мягкими и округлыми женскими телами соблазняли меня в часы одиноких ночных бдений. Я держался… но была одна дьяволица, хитрее остальных, что проникла в мою келью в образе девушки, которую я любил давным-давно, до того как принял обет. Перед ней одной я не смог устоять, и от этого нечестивого союза родился получеловек-полудемон Уджук, называющий себя аббатом Патуума… Совершив грех, я возжелал смерти… А когда увидел плод этого греха, возжелал смерти еще пуще. Поскольку я нанес богине Оджхал слишком глубокое оскорбление, на меня была наложена страшная епитимья. Я продолжал жить, и каждый день меня терзал демон Уджук, который быстро рос, как свойственно его племени. Когда он вошел в полную силу, на меня снизошла такая слабость, что я понадеялся на скорую смерть. Я едва мог шевелиться, и, воспользовавшись этим, Уджук отнес меня на своих жутких руках в катакомбы и положил среди мертвецов. С тех пор я лежу здесь, вечно умирая и разлагаясь – и все-таки оставаясь живым. Почти тысячу лет, не зная сна, я мучаюсь раскаянием, не приносящим искупления… Благодаря святости и колдовскому зрению, которые никогда меня не покидали, я обречен наблюдать за грязными делишками и мерзкими беззакониями, творимыми Уджуком. Облаченный в рясу настоятеля, наделенный демоническими способностями и обладающий своего рода бессмертием, он веками правит Патуумом. Монастырь скрыт его чарами и зрим только теми, кем Уджук хочет утолить свой омерзительный голод, свои желания инкуба. Мужчин он пожирает, а женщины вынуждены удовлетворять его похоть… Я же обречен видеть все его низости, и это – самое тяжкое наказание за мой грех.

Шепот стих; Зобал, внимая ему с благоговейным трепетом – чему едва ли стоит удивляться, ведь он слышал речь живого мертвеца, – на миг заподозрил, что Улдор скончался; однако голос прошелестел:

– Лучник, я взываю к твоему милосердию; взамен же я подскажу тебе, как расправиться с Уджуком. В твоем колчане заколдованные стрелы, и волшебство того, кто заколдовал их, было обращено к добру. Стрелы эти способны сразить бессмертные силы зла. Они сразят и Уджука, и даже то зло, что пребывает во мне, не позволяя умереть. Лучник, даруй же мне стрелу в сердце, а если не поможет – стрелу в правый, а затем в левый глаз. Стрелы не вытаскивай, можешь позволить себе их оставить – Уджуку хватит и одной. Что до монахов, которых ты видел, открою тебе тайну… Числом их двенадцать, однако…

Едва ли Зобал поверил бы словам Улдора, если бы предыдущие события начисто не лишили его способности сомневаться. Настоятель продолжал:

– Когда я буду мертв, сними с моей шеи талисман. Это пробирный камень, и, если его приложить, он развеет чары, которые создают видимость.

Только теперь Зобал заметил талисман, простой овальный камень серого цвета на черной серебряной цепочке, который лежал на усохшей груди Улдора.

– Поспеши же, о лучник, – взмолился Улдор.

Зобал воткнул факел в груду гниющих костей подле несчастного и с неохотой, но словно под принуждением вытащил стрелу из колчана, наложил на тетиву и решительно прицелился. Стрела глубоко и ровно вошла в сердце; Зобалу оставалось ждать. Но вскоре с губ черного настоятеля сорвалось бормотание:

– Лучник, еще стрелу!

И снова натянулась тетива, и стрела вошла в пустую правую глазницу. И опять спустя некоторое время раздалась еле слышная мольба:

– Еще стрелу, лучник!

И вновь лук из древесины бакаута пропел в тишине подземелья, и стрела, дрожа от силы удара, вонзилась в левый глаз. На сей раз никакого звука не сорвалось с гниющих губ, однако Зобал услышал странный шелест, точно вздох осыпающегося песка. Под взглядом лучника черные конечности и торс Улдора рассыпались, лицо и голова провалились внутрь, а стрелы накренились, ибо, кроме кучки пыли и рассыпавшихся костей, их больше ничто не удерживало.

Оставив стрелы в ранах, как велел ему Улдор, Зобал пошарил в пыли, нащупывая серый талисман, а найдя, аккуратно прикрепил к перевязи рядом с мечом. Возможно, рассуждал лучник, до утра талисман еще пригодится.

Более не медля, Зобал развернулся и поднялся по лестнице во двор монастыря. Кривая шафранная луна висела высоко над стеной, и Зобал осознал, как затянулось его отсутствие. Впрочем, вокруг по-прежнему стояла тишина: дремлющие животные не шевелились, из темного монастыря не доносилось ни звука. Захватив полный бурдюк с вином и припасы, о которых просил Кушара, лучник поспешил к открытой двери.

Однако не успел он войти, как альковную тишину монастыря нарушил ужасающий гвалт. Лучник различил вопль Рубальсы, визг Симбана, яростный рев Кушары, но они тонули в омерзительном хохоте, который становился все громче, будто сальные и густые от гнили подземные воды неудержимо рвались из тьмы.

Зобал бросил бурдюк и мешок с припасами на пол и кинулся вперед, на бегу снимая с плеча лук. Крики его компаньонов еще были слышны, но теперь их заглушал чудовищный хохот инкуба, словно заполнивший собой весь монастырь. Добежав до кельи Рубальсы, Зобал увидел, что Кушара яростно бьет древком копья по глухой стене, где больше нет дверного проема, занавешенного парусиной. За стеной визг Симбана сменился булькающим стоном, будто евнуха разделывали, как бычка, но вопли Рубальсы еще прорывались сквозь глухой безудержный смех.

– Эту стену построили демоны! – бушевал копьеносец, тщетно молотя древком по гладкой каменной кладке. – Я не смыкал глаз, но ее выстроили у меня за спиной в мертвой тишине. А теперь в келье творятся еще более омерзительные дела.

– Обуздай свой гнев, – велел Зобал товарищу, пытаясь взять себя в руки среди безумия, угрожавшего захлестнуть и его. Затем подумал про серый овальный камень Улдора, который висел у него на перевязи; ему пришло в голову, что стена – только видимость и можно попытаться использовать против нее талисман, как советовал Улдор.

Зобал схватил камень и поднес туда, где раньше был дверной проем. Кушара взирал на это в изумлении, точно решив, что товарищ спятил. Однако стоило талисману слегка звякнуть о каменную кладку, как стена растворилась и остался только грубый занавес, который немедленно распался в клочья, словно тоже был колдовской