Уже близилась ночь, и я через залив любовался огнями знаменитого висячего моста «Золотые ворота». Мне подумалось: «Вот передо мной одна из самых красивых вещей, какие я когда-либо видел. Но рядом со мной никого нет, и я не получаю никакого удовольствия, любуясь этим зрелищем в одиночестве. Отправлюсь-ка я лучше домой».

Я вернулся в гостиницу, в тот же вечер расплатился и автостопом уехал домой. Поверьте, я вовсе не рвался жениться. Более того, на самом деле я все еще боялся этого поступка. Но именно тогда я круто повернулся спиной к своей прошлой одинокой жизни.

Суть этой маленькой истории в том, что я имел все мыслимые возможности оставаться холостяком, жить сам по себе и наслаждаться этим. По я решил отказаться от такого пути. Мне захотелось стать человеком семейным. Если именно таков мой выбор и если я убежден, что именно семья предоставляет мне наилучший способ удов л егворить собственную потребность в прочных человеческих взаимоотношениях, то почему тогда я не дейст вую соответствующим образом?

И свою защиту я могу сказать лишь следующее: то, что и пытаюсь сделать, — это для меня одно из двух наиболее трудных дейст вий, которые я

когда-либо предпринимал. Первым из этих трудных дел было стремление найти для себя Бога, как я Его понимаю, а затем вступить с Ним в непрерывный, сознательный контакт и перестать самому играть роль Бога-демиурга. Другая невероятно трудная вещь — это бьггь мужем и отцом.

В случае неудачи при решении любой из этих двух проблем я не могу вИнить никого другого, кроме себя самого. Я не могу винить трудности, возникшие у меня при попытке найти в людях, которые обучали меня религии, некую высшую силу и власть. Каждый, кто рассказывал мне о религии, проявлял себя настолько добрым и любящим человеком, что лучшего не бывает. Меня никогда не наказывали. Но из-за того ужасного заговора молчания, к которому мы. похоже, все принадлежим, когда дело касается бесед с окружающими нас людьми на духовные темы, я вижу7, что есть очень много тех, кто думает, будто в своих духовных исканиях они абсолютно одиноки. Такие люди считают себя одинокими в этих, да и в других вопросах; им требуется немало времени даже для того, чтобы признаться самим себе в собственных проблемах и страхах, поскольку они рассматривают сам факт их наличия в качестве признака своей ущербности и свидетельства того, какими странными людьми они являются и как сильно отличаются от окружающих.

Я вижу7 в каждом из нас множество сил, управляющих нашим поведением. Мы можем сделать что-либо, понуждаемые к этому7 неким смутным внутренним ощущением, толкающим нас на те или иные действия, — ощущением, которого мы не понимаем и с которым не чувствуем себя комфортно. Мы можем сделать что-нибудь, исходя из чувства страха, когда нами движет в первую очередь боязнь наказания. А можем совершить какой-нибудь поступок из чувства долга шли же преданности кому-то или чему-то, когда движущей силой выступа©!' наша убежденность и том, что действие, которое мы осуществляем, представляется нам правильным и потому мы считаем необходимым предпринять его.

Преданность — вот, пожалуй, самой лучшее объяснение, которое я Moiy дать большинству поступков, которые я совершаю в семье и для семьи. Я предпринимаю эти действия, потому что верю в их необходимость для меня и моей семьи, потому что я предан своим близким.

По есть и более высокая си ла, движущая нашими поступками, — самая высокая из всех мыслимых сил. Она проявляется в тех случаях, когда мы делаем ч то-либо из любви. Огл сала настолько мопча, что у нас возникает чувст во, словно в ней вообще нег никакой мощи и с ней не связаны никакие усилии. С итуация похожа на безупречный замах при выпал-

нении дальнего удара в гольфе — нет ни малейшего чувства напряжения или усилия, одна только четко сфокусированная скорость на конце клюшки, которая поднимает мяч в воздух и направляет его прямо в нужное место. Вы в состоянии всем телом почувствовать, что мгновение назад совершили почти идеальный удар, и на самом деле вы знаете, насколько хорошо он удался, в тот самый миг, когда конец клюшки вступает в контакт с мячом.

Когда я делаю в своей семье что-нибудь, поскольку мне это по-настоящему приятно, то мой долг превращается в удовольствие. И этот мой поступок доставляет удовольствие всем, кто меня окружает.

Когда дело касается моих детей, я должен непрерывно бороться с присущей мне склонностью воспитывать их, иными словами, заставлять их действовать так, как хочу я, ибо мне кажется, что тогда они помогут мне хорошо выглядеть в глазах окружающих. Вдобавок я ожидаю от них больше зрелости, чем имелось в их возрасте у меня, или даже больше, чем я имею теперь, в свои сорок восемь лет.

Когда я беседую на эти темы с другими родителями, то сталкиваюсь с одной вещью, которая представляется мне совершенно оторванной от реальности, — их ужасом перед некоторыми действиями, совершаемыми их детьми сегодня. Единственная причина, почему эти взрослые люди могут быть настолько напуганы поведением своих чад, состоит в том, что они наверняка забыли, какие вещи вытворяли, когда сами были детьми. Не было в городке Брайслин, штат Миннесота, такого местечка, куда я не бегал бы с кем-либо из ребят моего возраста — а на самом деле буквально с каждым из них. Да и большинство других детей, которые были на два-три года старше или моложе меня, я тоже хорошо знал. Они все были сделаны из того же теста, что и я; мы были одного поля ягоды. Заваруха, которую устраивали мои приятели, могла малость отличаться от моих подвигов, но поверьте, разница была не слишком велика. И все же я уверен, что сегодня некоторые из тех пацанов ставят планку для собственных детей на таком уровне, который они сами никогда бы не смогли преодолеть, да у них и мыслей не было предъявлять к себе такие требования.

Недавно у одного из моих сыновей возникли кое-какие неприятности. Я стал говорить ему о собственных, в чем-то похожих проблемах, возникавших у меня в то время, когда я был примерно в его возрасте. В этот момент моя жена