доверчиво распластавшую по его груди свои гранитные кудри, другой рукой он сжимал рыцарский меч. Каменные сапоги воина попирали поверженную и разбитую свастику.

Они приблизились к монументу, взойдя к нему по темным, патетическим ступеням.

– Этот парень мне нравится, – сказала Ирма, глядя вверх. – Это я понимаю: вот он – настоящий величественный Эксгибиционист! Стоит в парке в своем распахнутом плаще и показывает всем свой здоровенный меч. Меч, который сковали и отточили в скифских степях, чтобы разрушить нашу гордыню.

– Он еще, кажется, и педофил. Видимо, ему нравятся маленькие девочки, – попробовал пошутить Космист.

Ирма повернулась к нему, и в ночном свете глаза ее блестели странной угрозой.

– Не шутите с каменными гостями, господин Дон Жуан. Они этого не любят. Лучше покажите мне вашего окуня.

– Что?

– Меня отчасти возбудила таинственная история про Эксгибициониста и Космиста. Впрочем, меня многое возбуждает. Меня даже ореховый столик может возбудить. Давайте-ка поиграем. Перевоплотитесь-ка ненадолго в вашего фавнического друга. Представьте себе: одинокая молодая женщина бродит по ночному парку, она приближается к мемориалу, желая смирить свою гордыню, а тут, в тени вашего бессмертного собрата, стоите вы в своем длинном плаще. Вам хочется преподнести сюрприз этой смиренной незнакомке. Обещаю, она будет изумлена, испугана… Она сбежит по этим ступеням с участившимся стуком сердца, воображая за своей спиной настигающий каменный шаг. Снимайте трусы, если вы не трус.

Взгляд Ирмы безусловно обладал гипнотическими свойствами. Организм Космиста представлял собой обсерваторию: купол стал раздвигаться, и навстречу звездному небу выдвинулся Телескоп. Космист покорно расстегнул штаны и вытащил свой стоячий член. В мертвенном свете далеких фонарей этот детородный орган казался высеченным из того же гранита, что и Воин-освободитель. Ирма солгала: она не сбежала по гранитным ступеням, и не скрылась в чаще, сотрясаемая учащенным стуком сердца. Вместо этого она подошла и прикоснулась к члену своими прохладными длинными пальцами. Лицо ее смягчилось, и в нем проступило нечто плывущее, нечто весеннее и скромно-цветущее, нечто подобное девичьему венку, влекомому течением холодных вод в дни предпраздничных гаданий. Ее изнеженные губы произнесли:

– В сад я спустилась к зарослям орешника, чтобы посмотреть, не завязалась ли завязь, не расцвели ли деревья граната…

Когда молодая женщина-микробиолог поглощает ваш телесный сок, возникает ощущение, что каждый сперматозоид подвергли детальному научному изучению. Впрочем, как оказалось, Ирма приняла этот напиток в качестве аперитива, предваряющего обширное сексуальное пиршество, в ходе которого она не собиралась ограничить себя телом одного-единственного Космиста. Вряд ли это отдельно взятое мужское тело вообще заинтересовало бы ее, если бы не тень памятника, если бы не тень инопланетянки, но в ту ночь у нее имелись планы на множество иных тел. Тем не менее она не собиралась выпускать окуня из своих прохладных коготков. Эта властная и сверхчувственная дева заявила, что сегодня она не отпустит Космиста в мир его регулярных сновидений на встречу с возлюбленной гостьей из далеких миров, вместо этого они должны вместе отправиться в клуб «Арчимбольдо», который она охарактеризовала как «сад земных наслаждений», а там, в этом саду, их якобы ожидает масса разгоряченных землян, готовых окунуться в заводи даже таких очаровательных излишеств, о которых они сами еще не подозревают.

Как сказал Петир Бейлиш из сериала «Игра престолов», хозяин изысканного столичного борделя, «мы удовлетворяем даже такие вожделения, которых не существует в природе, поэтому нам приходится сначала придумать их, чтобы потом удовлетворить».

В такси Ирма продолжала изучение телесных свойств Космиста, к радости таксиста, который следил за ними сквозь зеркальце своим многое повидавшим и слегка воспаленным турецким глазом. Такси доставило их на окраину города к стенам бывшей фабрики, где когда-то производилась одежда и где теперь люди разными способами избавлялись от одежд. Фабрика была внушительных размеров, обнесенная глухим забором, а внутри состояла из большого количества корпусов и внутренних дворов. У проходной их встретили два капуцина, один из которых держал в руке чашечку капучино, над которой поднимался сладкий парок. Ирму немедленно узнали и встретили чуть ли не земными поклонами, а один из ряженых от избытка сердечности протянул Космисту свою горячую чашку со словами:

– Не желаете ли глоточек?

Космист не посмел отказаться. Никогда прежде ему не приходилось пить капучино в третьем часу ночи, да еще из чужой чашки, но, кажется, эта ночь была из тех, когда многое случается впервые. Он глотнул и с приторно-сладким вкусом во рту вступил в чертоги клуба «Арчимбольдо».

Он не бывал раньше в таких клубах. Но даже если бы он был их завсегдатаем, его всё равно смогло бы впечатлить это место, названное в честь роскошного художника эпохи барокко, который любил изображать лица, сложенные из различных предметов: лицо воина, состоящее из доспехов, мечей и пожаров, лицо сладострастника, сплетенное из нагих тел, лицо аграрного демона, сложенное из овощей. Мир сексуальных излишеств и перверсий кажется иногда унылым и скудным, но это потому, что извращения сторонятся друг друга: каждое из них пытается уединиться в собственном мирке, представляющем собой хрупкую искусственную конструкцию. Но так было не всегда: в древности все они свивались в пестрые гирлянды, которыми богатые и знатные люди украшали свои пиры. Клуб «Арчимбольдо», видимо, пытался возродить эту ушедшую традицию, он демонстрировал утопическую волю к возрождению общего трансперверсивного пространства, где все излишества пожелали бы украсить друг друга и соткаться в спектакулярные гирлянды, и теперь Космисту предстояло выяснить, сплетаются ли эти гирлянды в подобие портрета, в подобие гигантского и шевелящегося лица, которое, возможно, является тайным лицом его родного города. Да, воля к восстановлению традиций ощущалась, но речь не идет о реконструкции императорской античности, и, хотя здесь во множестве присутствовали люди, обожавшие роли сексуальных рабов и исполнявшие эти роли с великим прилежанием, даже сотни таких рабов не смогли бы восстановить атмосферу рабовладельческого общества, да никто к этому и не стремился, поэтому словосочетание «все извращения» может восприниматься в качестве риторической условности.

Прежде всего, скажем, отсутствовали дети, трупы и животные: современные законы изгнали их огненным мечом из сексуального рая; что же касается любителей причинять и испытывать боль, то их игры были строго ограничены разумными рамками, не дозволяющими причинение какого-либо ощутимого ущерба телесному здоровью играющих.

В целом сексуальные игрища с большим количеством участников представляют собой испытания общественного единства, испытания внутренней координации общественного организма, испытания дисциплины каждого члена этих переливающихся и в меру спонтанных человеческих конфигураций – испытание в каком-то смысле более сложное и ответственное, чем спортивные игры или даже военные действия. Не следует забывать, что каждый публичный секс, разыгрывающийся на глазах