Я не осудил старшего лейтенанта за это, такие вещи – обычное дело в нашей службе. Наоборот, ему стоило бы объявить благодарность за то, что, несмотря на все трудности, группа вышла на позиции вовремя и, в принципе, была вполне готова отразить первый наскок гитлеровцев, но я не стал отвечать лейтенанту, так как всем моим существом теперь владело только одно желание – быстрее обратно, в дивизию, к рации. Я вдруг резко оборвал речь старшего лейтенанта:

– Все ясно, товарищ старший лейтенант! Понятно – вы выложились по полной, но кому сейчас легко? Продолжайте укреплять оборону, а мне нужно срочно уезжать в дивизию, подгонять другие подразделения, чтобы вам здесь не одним держать оборону. Делать ты знаешь что – учить не нужно.

Я пожал руку старшему лейтенанту, крикнул лазившим по недоделанному противотанковому рву Шерхану и Якуту, чтобы срочно бежали к «хеншелю», и быстрым шагом направился к грузовику. Через час уже нервно курил возле входа в палатку радиоузла моторизованной дивизии – связь отсутствовала. Весь радиоэфир был засорен настолько, что не удавалось связаться не только с расположенными недалеко штабами танковых дивизий, но даже со сверхмощной радиостанцией бронепоезда. Немцы как с цепи сорвались, казалось, что все имеющиеся у них радиостанции разом вышли в эфир. По-видимому, у них со связью тоже было не все в порядке, и всегдашняя немецкая аккуратность сменилась бардаком: масса радиостанций работала без всяких шифров – открытым текстом; в эфире стояла ругань и требование оказать срочную поддержку с воздуха, одним словом, чувствовалось, что вермахт начал буксовать, и не только на нашем направлении. Например, когда радист стал по моей просьбе сканировать диапазон, на котором могла работать радиостанция бронепоезда, мы наткнулись на передачу 6-й немецкой танковой дивизии. Она велась открытым текстом, и какой-то полковник Раус просто умолял прислать бомбардировщики: его дивизия, входящая в 3-ю танковую группу, не могла больше продолжать наступление, а затормозил ее в районе литовского города Рассеняй всего лишь один тяжелый русский танк. Из истерических криков по рации можно было понять, что все артиллерийские системы дивизии оказались бессильны перед этим бронированным монстром. Какой-то чин из вышестоящего штаба приказал полковнику уничтожить этот танк 88-миллиметровыми зенитками, заявив, что у авиации сейчас есть более важные задачи. Услышав эти слова, полковник буквально вскипел и стал кричать, что они уже и так потеряли одно 88-миллиметровое орудие, вместе с расчетом, в схватке с этим голиафом, и всё без толку; что его можно поразить только с воздуха. Потом он заявил, что потери дивизии колоссальны, что артиллерия против этого монстра бессильна; что он легко уничтожил батарею новейших 50-миллиметровых противотанковых пушек лейтенанта Венгенрота, и даже атака танкового батальона майора Шенка не принесла никаких результатов, только местность вся задымлена от горящих немецких танков.

– Авиация, только авиация даст возможность дивизии наступать дальше, – твердил, как заклинание, этот полковник Раус.

В ответ прозвучали совершенно неожиданные для меня слова – ну никак я не мог предположить, что профессиональные вояки могут так легко выбалтывать подобные сведения в открытом эфире, потому что собеседник Рауса, вдруг совершенно изменив выдержке прусского офицера, прокричал:

– Полковник, да вы хоть представляете, что случилось? Весь план «Барбаросса» находится под угрозой! Сегодня ночью люфтваффе потеряло колоссальное количество самолетов вместе с пилотами. На прифронтовых аэродромах в результате нападения русских танков и моторизованной пехоты практически полностью уничтожен 8-й авиакорпус пикирующих бомбардировщиков, потери в истребительной авиации тоже колоссальны: три крупнейших аэродрома буквально залиты кровью наших солдат, завалены грудами металлолома и обгоревшими остатками самолетов. Эти варвары – настоящие садисты: летчиков и техников не убивали, а простреливали им суставы, чтобы дольше мучились. Сейчас все госпитали забиты тяжелоранеными, потери невосполнимы; больше эти раненые никогда не смогут вернуться на службу. Майн гот… Лучше бы они всех расстреляли, чем такое! Персонала всех госпиталей не хватает; поступающим с фронта раненым делать операции просто некому. Тыловые службы в панике, бросают всё – автомобили, повозки – и покидают места дислокации, как только услышат близкий выстрел или громкий шум двигателей. Кошмар, что творится! А вы тут с одним танком справиться не можете! Самолеты ему подавай! Не будет в ближайшее время авиационной поддержки, так и можете передать своему командиру дивизии.

Полковник Раус озадаченно помолчал, а потом воскликнул:

– Как же такое возможно?! – и сам себе и ответил: – Да… от этих иванов чего угодно можно ожидать. Они, наверное, смертников направили на такую операцию, такие же находятся и в танке, что стоит у нас на пути. Против таких фанатиков любая демонстрация мощи и выучка солдат малоэффективны, вариант только один – обмануть и уничтожить. Нельзя давать им возможности выскользнуть, нанеся нам такой вред! Надеюсь, русские, напавшие на аэродромы, все ликвидированы?

– Эх, если бы это было так легко сделать! Мы заблокировали эту группу на левом берегу Буга, в районе бетонного моста, но пока ничего не можем с ней сделать, как и вы со своим танком. Девятый пехотный корпус почти всю свою артиллерию больших калибров туда стянул, но все безрезультатно. Эти тяжелые русские танки можно подбить только прямой наводкой, что на деле оказалось невозможным – танковые пушки иванов жгут наши штурмовые орудия на километровой дистанции, не говоря уже об артиллерийских тягачах. Люфтваффе даже нашло возможность послать туда авиацию с дальних аэродромов, но и ее действия малоэффективны – прямое попадание бомбой в такую маленькую цель практически невозможно, а взрывы, происходящие рядом с тяжелым танком, ему – что слону дробинки. Запасы горючей смеси, так хорошо себя показавшей, когда ее раньше сбрасывали на таких монстров, иваны уничтожили еще на аэродромах; так что положение крайне тяжелое. Ждем прибытия артиллерии больших калибров из 7-го пехотного корпуса и тяжелых танков из 46-го механизированного корпуса, и тогда, даст бог, мы раздавим этих фанатиков. Вот только с танками может получиться заминка. Рейдовая моторизованная группа русских рвется к Сурожу, а далее, скорее всего, будет пробиваться к Бельску. Возможно, конечная ее цель – перерезать тыловые коммуникации 2-й танковой группы, а это гораздо хуже, чем уничтожение самолетов на наших аэродромах. В моторизованной группе русских тоже много тяжелых танков, и остановить их на неподготовленных позициях средствами пехотного корпуса будет практически невозможно. Так что подразделения 46-го моторизованного корпуса, оставленные в резерве, мы просто вынуждены будем направить на нейтрализацию этой рейдовой группы русских. К сожалению, резерв небольшой, быстро рассеять русских вряд ли удастся; но делать нечего, ведь две дивизии 46-го моторизованного корпуса сейчас заняли место сорок седьмого, который эти проклятые иваны заманили в ловушку и полностью уничтожили. Азиаты коварны, ты там смотри, Эрхард, не поддавайся на уловки этих фанатиков!

Это были последние слова, которые нам удалось расслышать; дальнейшее шипение и писк в радиоэфире полностью забили немецкую речь. Впрочем, если бы не отличное мое знание немецкого языка, и прежнюю тарабарщину разобрать было почти невозможно. Эх, если бы у раций сидели люди, владеющие немецким языком, скольких ляпов мы смогли бы избежать! Сколько жизней сэкономили, если бы была грамотно поставлена служба радиоперехватов и дешифровки. Вот как сейчас, когда я прослушал перехваченный нами разговор, и все мои замыслы в корне поменялись: не суть, конечно, а сроки начала задуманных операций и место удара на западном направлении. Начинать выдвижение подразделений нужно было немедленно, не дожидаясь темного времени суток; а прорывать оборону и форсировать Буг не в районе Цехановечей, где был наведенный немцами понтонный мост, двигаться надо прямо по асфальтовому шоссе, этому парадному ходу на Варшаву.