Убедившись, что дело пошло, и четвертая танковая встает на магистральные рельсы, я решил, что пора отправляться в седьмую дивизию. Ждать полковника Кузнецова уже не было времени, и без меня разберется, не маленький; необходимые указания я ему дал по телефону, да и ночью, после совещания, накачал основательно – и так я пробыл здесь почти полчаса, вместо запланированных десяти минут. Попрощавшись с командирами, находящимися в штабе, я спешно направился к трехосному грузовику, теперешнему моему персональному автомобилю. Нравился мне этот трофейный вездеход – проходимость на порядок выше, чем у бронеавтомобилей или «эмки»; охрана рядом, в кузове; в нем же, в случае чего, можно устроить и походный штаб, или гауптвахту.

Обстановка в 7-й танковой дивизии была такой же, что и в четвертой, где я был двадцать минут назад. Та же суета, крики и беготня, только командир дивизии генерал-майор Борзилов был на месте. Мы с Семеном Васильевичем сразу же уединились в одной из комнат в штабе и без свидетелей беседовали минут двадцать. Обсудили всё: и трудности, которые могут встретиться в передвижении колонн к Августину, и как их будем преодолевать, и, наконец, какое счастье, что немецкая авиация бездействует. Чтобы не упускать короткое время этого самого счастья, я и поторопил комдива словами:

– Семен Васильевич, немцы не вечно будут находиться в шоке после нападения на их аэродромы. Можешь быть уверен, у них здесь везде есть глаза и уши, а рации этих немецких агентов могут, в конце концов, пробить помехи в радиоэфире, и тогда на наши головы люфтваффе пришлет авиацию уже с дальних аэродромов. Вот чтобы этого не произошло, выступить нужно немедленно. По крайней мере разведку на мотоциклах, танкетках и пушечных броневиках сейчас же вышли в сторону Августина. К Домброву наверняка уже вышли части 20-го пехотного корпуса немцев, а твоя дивизия уже сталкивалась в боях под Кузнецой с подразделениями этого корпуса. Вон, все еще твои ребята опомниться не могут от эффективности, так сказать, их противотанковой обороны. Наверняка и у Домброва они создали такой же противотанковый рубеж. Атаковать его в лоб значит похерить все планы по прорыву к Сокулкам. Помни, никаких танковых атак и попыток захватить поселок: Домброва нам на фиг не нужен, впрочем, как Августин и даже Сокулки; нам необходимо одно – оседлать железную дорогу, и не просто оседлать, а плотно закупорить ее непробиваемой танковой пробкой, да так, чтобы немцы подавились, пытаясь ее продавить.

– Да понимаю я всё! Попытаемся обойти те узлы обороны немцев, которые обнаружит боевое охранение. Ясно же, что за столь короткое время они физически не смогут перекрыть все пути к нашей границе. Кстати, на площадке для стоянки техники вас ожидают поляки, прибывшие на гражданском автобусе. Начальник штаба корпуса полковник Пителин по рации нас предупредил, что прибудут польские проводники, однако я поставил рядом с этим автобусом броневик, мало ли что, тем более эти поляки вооружены.

– Что. радиосвязь у вас действует?

– Да нет, сейчас радиоэфир непробиваем! Полковник еще ночью, как раз после вашего отъезда, с нами связывался.

– А-а-а, понятно! Вот видишь, Семен Васильевич, само провидение в лице Пителина говорит – не лезьте в лоб на немцев, обойдите, для этого, вон, и проводники прибыли. Ладно, товарищ генерал-майор, думаю, ты все понял и сделаешь, как надо. Не зря же говорится – за одного битого двух небитых дают! Давай, командуй тут, а я пойду с проводниками переговорю.

Я вышел на улицу и направился к «хеншелю», стоящему недалеко от штаба. Экипаж моей боевой машины четко выполнял мимоходом кинутое их командиром распоряжение – мирно сидел на травке в тени грузовика и с завидной скоростью поглощал нечто весьма вкусно пахнущее, орудуя ложками в своих котелках. Очень хотелось к ним присоединиться, но дело – прежде всего. Я, оставаясь верным своей привычке, подошел к грузовику незаметно; даже пес, вертящийся рядом с обедающими ребятами, не прореагировал на мое приближение. Чтобы никого не испугать, не дай бог, подавятся, я не очень громко произнес:

– Все, ребята, садитесь в кузов доедать. А ты, Синицын, отдай котелок кому-нибудь – и в кабину. Отсюда нужно переехать вон на ту площадку, что под маскировочной сетью, рули прямо к тому броневику, – и я показал рукой в сторону находящейся метрах в ста пятидесяти небольшой рощицы. Потом, глянув на Шерхана, спросил у него: – Наиль, у тебя хоть запасец-то остался этой вкуснотищи?

– А то! Вон, в кузове стоят два термоса – один с кулешом, другой с крепким чаем. Теперь запас штабной столовой весь у нас – не все же штабным крысам пировать, пускай теперь, как простые бойцы, из полевой кухни гороховой каши покушают!

Старший сержант коротко хохотнул при этом, вопросительно на меня посмотрел. Я знал Шерхана как облупленного, а тем более выражение, с которым он на меня посмотрел. Его взгляд говорил – может, вообще передумаешь уезжать с такого уютного, насиженного места? Тут свежий воздух, птички поют, колодец рядом, а на той площадке полно людей, вонь от техники, одним словом, и не отдохнешь по-человечески, по-генеральски. Но я, хмыкнув в ответ на его вопрошающий взгляд, заявил:

– Давай, давай, Шерхан, забирайся в кузов. На площадке в лесу нас ждут хорошие люди, и их нужно будет накормить. Кстати, там ты встретишься с Ежи.

– Неужели шляхтич здесь нарисовался? Вот это да! Я думал, он сейчас в объятьях жены сливовицу попивает, а парень-то – настоящий солдат!

– Хватит балаболить! Наговоришься с ним, когда встретимся. Скорее залезай в кузов, пустомеля!

Подъехав ближе к роще я наконец увидел автобус, он стоял за бронеавтомобилем, и приказал Синицыну рулить прямо к нему. Как только мы подъехали, из открытой двери автобуса показалась голова Ежи, и не успел я выбраться из кабины грузовика, он уже стоял у двери автобуса. На глазах изумленного часового, который выглядывал из верхнего люка бронеавтомобиля, я бросился обнимать поляка. А часовой раскрыв рот за этим наблюдал. Еще бы не изумиться красноармейцу. Генерал, о котором в дивизии начали ходить легенды, как о строгом и требовательном комкоре, сейчас запросто обнимается с гражданским, а тем более поляком. А ведь перед этим генералом заискивает сам комдив, не говоря уже о других командирах.

Выплеснув эмоциональную радость от встречи с когда-то спасшим меня человеком, я приступил наконец к общению с ним – начался серьезный разговор. Во-первых, я выяснил, по какой причине поляки решили помогать Рабоче-крестьянской Красной армии – может быть, все дело в классовой солидарности, и все прибывшие в бригаду в душе убежденные коммунисты? Оказалось это далеко не так, больше половины прибывших поляков – это или бывшие офицеры, или дети крепких хозяев-кулаков. С точки зрения классовых чувств это были наши враги. Но все классовые чувства разом смели происходившие реалии – нашествие тевтонов и тот факт, что единственной силой, способной их остановить, была Красная армия. Все прибывшие в бригаду раньше служили в Польской армии и принимали участие в боях с немцами. Решение оказать помощь русским – их осознанный выбор перед угрозой порабощения Польши тевтонами и, как сказал Ежи, «коммунисты-безбожники приходят и уходят, а русский народ остается. Поляки жили с этим народом много веков вместе и, несмотря на обиды и противоречия, он всегда остается братским, славянским народом, с властными представителями которого всегда можно договориться. А из недавней истории, которая еще жива в памяти народа, известно, когда власть была у русских царей, полякам жилось не так уж и плохо.