– Проклятье! – воскликнул Джордж. – И ты позволишь кучке обезумевших от ненависти политиканов погубить жизни двух молодых, любящих друг друга людей? Это несправедливо! Более того, бессмысленно. Билли и Бретт молоды. Это дает им силы и стойкость. Конечно, на них будут давить. Но поверь мне, вместе твоя сестра и мой брат добьются куда лучшего будущего, чем мы все. Они любят друг друга… И так уж случилось, что они родились в семьях, где забота о родных на первом месте.

Его слова отразились от стен комнаты, заставленных книжными стеллажами. Джордж подошел к застекленному шкафчику, где хранился виски. Настроение его резко упало, все надежды развеялись. Орри нахмурился. Уже в третий раз в комнате повисло тяжелое молчание.

– Хорошо, – наконец произнес он.

Джордж резко выдернул изо рта недокуренную сигару. Неужели ему послышалось?

– Ты сказал…

– Хорошо, – повторил Орри. – Я всегда считал тебя слишком легкомысленным, но в большинстве случаев ты оказывался прав. Думаю, Бретт и Билли достойны счастья. Пусть они его получат.

Джордж издал ликующий крик и подпрыгнул на месте. А потом бросился к двери и распахнул ее.

– Зови кого-нибудь из слуг! Пусть прямо сейчас едет в Чарльстон! Избавь бедную девочку от страданий!

Орри вышел. Выписывая пропуск для Каффи, он сам удивился, насколько легко и радостно стало на душе. Он снова ощутил давно забытое чувство, которое испытывал только в детстве, когда мир вокруг казался простым и понятным, а жизнь – безоблачной и чистой.

Когда он вернулся в библиотеку, Джордж с насмешливой серьезностью поздравил его с благоразумным решением. Когда вдали постепенно затих стук копыт лошади Каффи, они стали обмениваться новостями. Джордж рассказал о Констанции и детях, Орри описал странную отчужденность Мадлен, добавив, что очень обеспокоен ее здоровьем. А потом Джордж заговорил о «Звезде Каролины».

– Как я тебе уже сказал, я разговаривал с Купером. Признаюсь, мне довольно трудно примириться с потерей двух миллионов долларов.

– Купер мог бы вернуть все до цента, если бы остановил строительство. Думаю, он не хочет этого делать, потому что это означало бы признать свое поражение.

– Даже если он сам говорит, что корабль построить невозможно? Что ж… – Джордж пожал плечами. – Остается только восхищаться твоим братом. И я бы так и делал, если бы сумма ущерба была поменьше. Какую же все-таки ужасную путаницу мы сами себе устроили с этой политикой!

– Так всегда жалуются старики, – пробормотал Орри.

– Хочешь сказать, мы уже старики?

– Насчет тебя не знаю. А вот я – да.

– Пожалуй, я тоже. Отвратительная мысль. – Джордж затянулся сигарой. – Слушай, Палка, давай лучше выпьем.

Услышав свое старое прозвище, Орри просиял. Даже если всё уже никогда не могло стать таким, как во времена их вест-пойнтовской юности, они, по крайней мере, могли притвориться. Разве старики не могут найти утешение в игре, когда мир вокруг них стремительно погружался во тьму?

– Пенёк, позволь мне… – сказал он, первым протягивая руку к виски. – По части выпивки я уже стал большим специалистом.

И они оба рассмеялись, делая вид, что это шутка.

В тот же день, когда Джордж прибыл в Монт-Роял, поезд из Колумбии привез в Чарльстон делегатов конвента, созванного для принятия решения о сецессии. Как и планировалось, конвент открылся в Колумбии, но из-за угрозы эпидемии оспы был перенесен в Чарльстон. В результате Хантун вернулся домой раньше, чем хотелось бы Эштон. Однако, как и большинство жителей Чарльстона, она с восторгом встретила новость о том, что уже скоро в городском зале собраний будет подписан такой важный документ. Разумеется, больше всего ее радовало то, что Хантун принимает в этом историческом событии самое непосредственное участие. Она не сомневалась, что ее муж обязательно получит важный пост в новом правительстве, а значит, она совсем скоро станет чрезвычайно влиятельной дамой.

Когда она торопливо прихорашивалась перед зеркалом, чтобы пойти на первое заседание на Митинг-стрит, в комнату без стука вбежала Бретт.

– О Эштон… – выдохнула она. – У меня прекрасные новости! Вчера вечером приезжал Каффи с письмом. Там Джордж Хазард…

– И что ему нужно? Хочет лишний раз поиздеваться над нашими патриотическими взглядами?

– Не будь такой злопамятной! Он приехал поговорить с Орри обо мне и Билли. И угадай, что дальше?

Эштон почувствовала, как внутри закипает гнев; от ее хорошего настроения не осталось и следа.

– Даже вообразить не могу, – заявила она, снова поворачиваясь к зеркалу и поправляя волосы.

– Орри передумал! Мы с Билли можем пожениться, когда захотим!

Именно это Эштон и боялась услышать. Она с трудом удержалась, чтобы не зайтись в яростном визге. А Бретт продолжала весело щебетать:

– Я отправила Каффи в форт с этой новостью. Просто поверить не могу! Наконец-то все уладилось!

– Очень рада за тебя.

Никогда еще в жизни улыбка не давалась Эштон с таким трудом. И все же она улыбнулась, потом обняла сестру и чмокнула в щеку. Бретт была так счастлива и взволнована, что не заметила обращенного на нее злобного взгляда. В остальном же игра Эштон была безупречной.

– Нам надо непременно обсудить твою свадьбу, – сказала Эштон, направляясь к двери. – Я так рада, что смогу помочь своей дорогой сестренке! Только придется денек-другой подождать, пока не закончится конвент. Никогда не видела Чарльстон таким оживленным!

И она ушла, лопаясь от злобы и зависти и обещая себе уничтожить влюбленную парочку любой ценой.

* * *

В зале собраний стояла напряженная тишина. Зрители, заполнившие балкон, наклонились вперед, чтобы расслышать отчет комитета, который занимался подготовкой сецессионной декларации.

Конвент заседал уже два дня. Все предложения делегатов были внесены, учтены и зафиксированы. С большим почтением были встречены специальные группы наблюдателей, присланные от штатов Миссисипи и Алабама. И наконец сегодня, двадцатого декабря, делегаты подошли к решающему моменту. Для того чтобы зачитать текст предлагаемой декларации, слово взял достопочтенный председатель комитета мистер Инглис.

Купер сидел в первом ряду балкона, опираясь локтями на ограждение. Вокруг не было ни одного свободного места. Оглядывая зал, он заметил бывшего губернатора Джиста, сенатора Честната и, наконец, розовощекого Хантуна, который смотрел перед собой с ангельской улыбкой убийцы.

Почти половину зрителей на балконе составляли женщины. Многие пришли в «сецессионных шляпках». Справа и довольно далеко от Купера за происходящим на сцене внимательно наблюдала Эштон. На лбу у нее выступил пот, рот приоткрылся, и весь ее вид словно говорил о том, что она испытывала в этот момент гораздо более приземленные чувства, чем те, которые может вызвать оглашение декларации. Куперу выражение ее лица показалось не только странным, но и неприятным.